К концу III —началу II тысячелетия до н.э. культура Ближнего Востока вышла из рамок территориальной замкнутости, и развитие культур II тысячелетия проходит под знаком более тесных контактов, связен, взаимовлияний. Искусство Ближнего Востока, представленное многолико и разнообразно, позволяет при уровне наших современных знаний выделить три большие территориально-культурные зоны, которые определяют направление и развитие искусства в эту эпоху: 1) зона вавилоно-эламской культуры, где преобладали традиции, созданные шумерской цивилизацией и которая в значительной мере несет черты городской культуры; 2) хетто-хурритский ареал, чью культуру с определенными оговорками можно назвать «культурой горных пародов». Она соединяет местные традиции, на которых лежит отпечаток родового строя с его замкнутостью и консерватизмом с общей для этого времени тенденцией заимствовать у соседей (нередко возникает соотношение центра и провинции). Здесь именно создается монументальный каменный рельеф для украшения ворот и внешней облицовки зданий; 3) ареал сиро-финикийско-палестинских культур, которые своей «международностью» и эклектичностью, пожалуй, более всего выразили дух эпохи. Здесь мы вынуждены ограничиться кратким обзором особенностей искусства вавилоно-эламского ареала.

Об изобразительном искусстве собственно Вавилонского государства известно очень немного: определенную роль здесь сыграло неоднократное разрушение Вавилона, подъем подпочвенных вод, плохая сохранность меди и бронзы в земле Месопотамии, недостаточность археологических исследований. Даже то немногое, что дошло до нас, происходит не из самой Вавилонии, а из тех мест, куда эти памятники были увезены победителями или попали каким-то иным образом. Так, знаменитая стола царя Хаммурапи с высеченными на ней законами и изображением царя перед божеством была найдена в Сузах (Элам). По ней, а также по группе близких к этому изображению сцен на цилиндрических печатях можно судить, насколько прочно вошел в официальное вавилонское искусство канон III династии Ура. Стела Хаммурапи производит впечатление подражания шумерской стеле царя Ур-Намму, но выполнена она гораздо менее тщательно (правда, из более твердого материала) и не столь композиционно богата, как последняя. Та же небрежность ощущается во многих глиняных статуэтках личных божеств и гениев-хранителей дома, представляющих собою образцы массового производства.

Но есть и другая линия в старовавилонском искусстве, представленная группами печатей, явно продолжающая аккадские традиции в тематике и композиции сцен, а также небольшими терракотовыми рельефами, найденными в вавилонских домах, и особенно на городище около Ура, скрывающем древний поселок керамистов. Среди сотен грубых идольчиков выделяются рельефные сцепки, видимо тоже связанные с культом; однако композиции производят впечатление живых бытовых сцен, зарисовок с натуры: кулачные бои, мальчик-погонщик верхом на буйволе, скоморох с бубном, странствующий музыкант с обезьянкой на плече. Организация пространственной плоскости свободная, позы живы и динамичны, в трактовке фигур со стройными, легкими пропорциями ощущается следование аккадским традициям. Рельефы выполнены в тонкой, еле заметной моделировке, и их неуловимое изящество часто почти полностью пропадает в воспроизведениях.

Монументальная вавилонская скульптура II—I тысячелетий до н.э. также известна нам довольно плохо. Культовые статуи — судя по описаниям, покрытые золотом, слоновой костью, инкрустированные полудрагоценными цветными камнями — до нас не дошли (сохранилось несколько терракотовых и каменных изображений для домашнего культа или уличных часовен, довольно грубых). Лучшее представление об облике культовой скульптуры первой половины II тысячелетия до н.э. может дать статуя богини Иштар, стоявшая во дворце Мари,— монументальное, тяжеловатое изваяние, размером превышающее человеческий рост. В руках богиня держала сосуд, выдолбленный насквозь. Через дно сосуда канал проходил внутрь статуи и сквозь стену. Сама фигура, стоявшая у стены, соединялась таким образом с каналом, шедшим за стеной. Видимо, эта статуя играла важную роль в ритуальных празднествах, связанных с обеспечением плодородия: в нужный момент можно было пустить воду по внутреннему каналу, и она фонтаном била из сосуда. Это одно из ранних органических соединений скульптуры и архитектуры как в декоративном, так и в конструктивном отношении.

Аккадские и вавилонские традиции прослеживаются и в эламской скульптуре II тысячелетия до н.э., примером чему могут служить так называемая «голова эламского царя» из Хамадана (середина II тысячелетия до н.э.) и серебряные и электровые фигурки адорантов примерно того же времени.

В дошедших до нас памятниках архитектуры мы наблюдаем мало изменений по сравнению с шумерским временем. Царский дворец в Мари—целый комплекс многочисленных внутренних дворов и сотен комнат — практически представлял собою разросшийся жилой дом. Парадное и праздничное впечатление создавали ему росписи — входы, приемные залы были покрыты изображениями культового и светского характера в красновато-коричневой и черно-белой гамме с удачным введением кое-где голубого и зеленого цвета. В ряде сцен, возможно, ощутимо влияние египетского искусства. Из других построек этого периода известен пятиярусный зиккурат в Дур-Унташе, одном из центров Элама (ныне Чога-Замбиль), а также касситский храм царя Караиндаша в Уруке. В этом небольшом храме отсутствует внутренний двор — обязательная традиционная принадлежность построек Двуречья,— и скульптура очень удачно введена во внешнее оформление стен, что, возможно, объясняется заимствованием из Элама.

Литература:
Афанасьева В.К. Шумерская и Аккадская культура./История Древнего мира. Ранняя Древность.- М.:Знание, 1983 - с.111-139