Шумеры. Забытый мир
Нам уже известна история открытия царского кладбища в Уре. Мы помним, как
потрясенный Леонард Вулли стоял в огромной усыпальнице, где рядом с останками
царя лежали скелеты множества его слуг. После открытия Вулли было сделано много
попыток объяснить этот жестокий ритуал. Одни ученые видели в нем доказательство
обожествления правителей древнего Шумера; другие говорили о кровожадности
шумеров, в особенности шумерских правителей; третьи утверждали, что, согласно
верованиям шумеров, правителя ждала в потустороннем мире лучшая участь, чем
простых смертных, и поэтому приближенные царя весьма охотно отправлялись вместе
с ним в последнее путешествие, которого все равно не избежать. Было приложено
много усилий, чтобы найти письменное подтверждение этого обычая. Хотя царские
захоронения в Уре относятся к очень отдаленной эпохе, ранее 2500 г. до н. э., а
большинство текстов создано или переписано около 2000 г., тем не менее какой-то
след массовых погребальных церемоний должен был сохраниться, даже если этот
обычай существовал непродолжительное время. Что-то должно было удержаться в
памяти последующих поколений, даже если авторы эпических повествований жили
спустя пятьсот или более лет после эпохи массовых погребений.
Упорные поиски шумерологов увенчались успехом: была прочитана небольшая
табличка, содержащая 42 строчки текста. Восстановить полный текст этой таблички
не удалось, но порой и несколько слов или даже одно слово, оказавшись в
определенном контексте, дают возможность сделать довольно точную интерпретацию.
Табличка под шифром ИМ 29—16—86 содержит заключительный фрагмент одного из
эпических повествований о Гильгамеше. Предполагают, что это одна из версий
окончания эпоса, названного «Смерть Гильгамеша». Вычурное, сложное построение
фраз, изысканные метафоры, разумеется, не облегчают прочтение этого
произведения. Из него мы узнаем, что Гильгамеш принес богатые и великолепные
дары, а также жертвы разным божествам подземного царства, кроме того, он одарил
и важных умерших, которые там пребывают, и сделал это за себя и за тех, «кто
почил вместе с ним» в его дворце в Уруке, ставшем божественным, т. е. он принес
жертвы за жену, сына, наложницу, музыканта, воина, слуг и т. д.
Если этот отрывочный и неполный текст прочитан верно, то речь здесь идет о
дарах, которые принесли богам преисподней после своей смерти и нисхождения в
подземное царство Гильгамеш и сопровождавшие его люди, весь его траурный кортеж.
Некоторые исследователи возражают против такой интерпретации Крамера. Может
быть, говорят они, здесь имеются в виду жертвенные дары, которые должны
обеспечить благополучие оставшейся на земле семье Гильгамеша и его свите. Но
тогда почему эти дары предназначались богам подземного царства? Более
правдоподобным представляется первое толкование, тем более что Гильгамеш,
фигурирующий во множестве легенд, принадлежал к числу исторических правителей
древнего Шумера и жил примерно в то время, к которому относятся обнаруженные
Вулли царские гробницы, где рядом с правителем покоятся его верные подданные.
Таким образом, свидетельства литературного произведения вполне совпадают с
археологическими данными, что является лишним подтверждением выдвинутой
исследователями теории.
Поэтический текст поэмы о Гильгамеше содержит еще одну важную подробность,
которая пригодится нам в дальнейшем: в поэме упоминаются «важные умершие».
Значит, в шумерском аду, как и на земле, не было равенства и не все вели там
одинаковый образ жизни.
События, связанные со смертью царя Ур-Намму, описаны в произведении
шумерского поэта, жившего во времена третьей династии Ура. Это произведение —
один из интереснейших памятников той эпохи, оно представляет собой уникальное
явление в шумерской литературе. Этот единственный в своем роде документ,
своеобразный по форме и необычный по теме, не подходит ни под один из известных
нам жанров шумерской литературы. Точнее всего его будет назвать погребальной
песней на смерть царя.
Отсутствующее начало, по-видимому, содержало воспевание деяний царя
Ур-Намму. В нем говорилось о его победах над врагами, о постройках, которые он
возводил во славу богов, о благодеяниях, коими он осыпал жителей Ура и всего
Шумера. В соответствии с существовавшей в шумерской поэзии схемой вступление
являлось апофеозом правителя, выражением благодарности ему за его дела.
Имеющийся в распоряжении исследователей текст начинается рассказом о том,
как Ур-Намму, «покинутый на поле битвы, подобно разбитому кораблю» (не
содержится ли в этой поэтической метафоре намек на то, что царь потерпел военное
поражение или был предан своими воинами?), почил на погребальных носилках,
горько оплакиваемый семьей, придворными и жителями города. Затем мы видим
Ур-Намму в стране мертвых. Как и Гильгамеш, он приносит дары семи богам
подземного царства, но никаких упоминаний или намеков на то, что эти дары вместе
с ним приносят какие-то другие люди, здесь нет. Ни слова не говорится и о
кортеже, который сопровождал бы царя в его путешествии в потусторонний мир.
Ур-Намму закалывает волов и овец для «важных умерших», приносит им в дар
оружие, одежду, прекрасные украшения и драгоценности, корабли. Подарки
предназначены Нергалу («господину больших пространств» и богу подземного
царства, сыну Энлиля и супругу Эрешкигаль), Гильга-мешу, Эрешкигаль, Думузи,
Намтару, ГушбиШагу, Нин-гишзиде («личному» богу Гудеа и божеству потустороннего
мира). Среди божеств подземного царства на почетном месте назван Гильгамеш —
царь или тень живого человека, который был обожествлен. Каждый из богов
принимает дары в своем царстве. Подарки получает и писец подземного царства —
еще одно доказательство, что в обычаях потустороннего мира отражаются нормы
шумерского общества. Непонятно, каким образом Ур-Намму доставил все эти огромные
богатства в глубины преисподней. Возможно, что, с точки зрения шумерского поэта,
подобные «незначительные» подробности не заслуживают особого внимания. Однако
ученые полагают, что слово «повозки», которое удалось прочитать в одной из
испорченных строк, предшествующих этому фрагменту, дает ключ к решению загадки:
по-видимому, многочисленные подарки умершего правителя были привезены на
повозках.
Дальше мы узнаем, что Ур-Намму прибыл на место, которое ему было назначено
«жрецами Кура». Там к нему было приставлено несколько теней умерших в качестве
слуг — бесспорное свидетельство того, что в подземном царстве, каким оно
предстает перед нами в верованиях второй половины III тысячелетия, строго
соблюдалась общественная иерархия.
Затем вновь появляется Гильгамеш. В качестве «любимого брата» Ур-Намму он
объясняет покойному царю законы и обычаи «страны, откуда нет возврата». К
сожалению, эти столь существенные и важные строчки прочесть не удалось.
Когда «прошло семь дней, десять дней», Ур-Намму охватила мучительная тоска
по Уру. Он вспоминает высокие стены Ура, строительство которых он не успел
закончить, тоскует о жене, которую не может прижать к своему сердцу, о сыне,
которого не может убаюкать на коленях. Слезы струятся из глаз Ур-Намму, горькая
жалоба слетает с его уст. Причитания Ур-Намму — почти святотатство, почти бунт:
он, человек, верно и ревностно служивший богам, покинут ими, брошен в беде.
Плачет Ур-Намму и о том, что его жена, дети, друзья, придворные и все подданные
проливают о нем горькие слезы.
К сожалению, мы ничего больше не узнаем об умершем царе Ур-Намму, потому что
последующий текст полностью разрушен. Но и то, что удалось прочитать и понять,
производит необычайно сильное впечатление. Оказывается, в царстве мертвых
существуют те же порядки, что и на земле. Людям на земле с малых лет
рассказывают о том, каковы их обязанности, — то же происходит и в подземном
царстве, по крайней мере по отношению к правителям. Подобно тому как каждый
человек при жизни имеет определенное, предназначенное ему место — дом, положение
в обществе и пр., тени умершего отводится определенное место в «стране, откуда
нет возврата». Умерший знает, что происходит в мире живых, тоскует, печалится,
грустит, проливает слезы.
Траурная песня на смерть Ур-Намму показывает, что в эту эпоху обычай
предания смерти людей из ближайшего окружения покойного правителя уже не
существовал. Сохранилась лишь традиция снабжать умерших их любимыми предметами,
едой и питьем.
До сих пор речь шла о богах или умерших царях. Долгое время считалось, что
единственным источником сведений о погребальном ритуале простых граждан Шумера
навсегда останутся только могилы, в которых Вулли обнаружил истлевшие останки,
чаще всего лежащие на боку, с подогнутыми ногами и с кубком в руках. Покойники
были либо завернуты в циновки, сколотые бронзовыми булавками, либо уложены в
деревянные, глиняные или сплетенные из тростника гробы.
Анализ предметов, обнаруженных в могилах простых людей, показал, что, чем
дальше в глубь времен, тем скромнее погребальный инвентарь, с которым умершие
отправлялись в «страну, откуда нет возврата». По мере же развития цивилизации и
накопления богатств верования усложнялись, обычаи обрастали новыми правилами и
предписаниями.
Данные археологии бесценны для историка, но, когда речь идет о такой
высокоразвитой цивилизации, как шумерская, когда изучается история народа,
оставившего после себя многочисленные памятники письменности, исследователи не
могут ограничиться лишь вещественными свидетельствами прошлого, они ищут также и
письменные источники. Только слово может передать глубину мысли, поведать о
высоком уровне интеллектуального развития человека. Прекраснейшие произведения
искусства — скульптура, живопись, украшения, — в которых воплотились
человеческий гений, талант, богатое воображение, идеи и пр., являются лишь
материалом для размышлений и догадок, тогда как предназначенное для потомков
описание событий, каким бы сухим и примитивным оно ни казалось, превращает
домыслы в знание, гипотезы — в факты.
Что касается обряда погребения простых смертных, здесь пробел в наших
знаниях о Шумере заполнил важнейший документ, хранящийся в Музее изобразительных
искусств им. А. С. Пушкина в Москве и прочитанный все тем же неутомимым
тружеником Крамером[27].
Публикация этого документа буквально потрясла ученый, мир. Даже самые смелые
фантазеры не предполагали, что перед нами может открыться картина жизни
обыкновенного человека, умершего четыре тысячелетия назад.
В городе Ниппуре скорее всего во времена третьей династии Ура жил человек по
имени Лудингирра. Каковы были его занятия, мы не знаем. Во всяком случае, он не
был человеком заметным, выдающимся, с громкими титулами, занимающим высокую
должность. Возможно, это был поэт, переписчик, жрец, который сам сложил оба
стихотворных текста, увековеченных на глиняной табличке. А может быть, он
поручил кому-то другому выразить переполнившую его печаль подобающими случаю
словами. Все это покрыто тайной. Но так или иначе, этому человеку мы обязаны
созданием красноречивых и трогательных элегий, погребальных песен, запечатлевших
его безграничную скорбь об уходе в «страну, откуда нет возврата», двух близких
ему людей — отца по имени Нанна и жены Навиртум.
Прочитанная табличка с обоими текстами представляет собой уникальное явление
в шумерской литературе.
Из пролога к первой элегии, содержащей 112 строк, мы узнаём, что Лудингирра,
сын Нанны, отправился в какую-то далекую страну. В пути его настигла весть о
том, что ему следует вернуться в Ниппур, потому что его отец Нанна смертельно
заболел. Из дальнейшего текста следует, что Нанна то ли явился жертвой
нападения, то ли умер от ран, полученных в какой-то схватке. Раны отца ужасны,
страдания его непереносимы. Он неизбежно должен умереть. Сын в отчаянии, он
прерывает поездку и возвращается в Ниппур, где сочиняет плач по умершему. После
этого краткого, в 20 строк, пролога начинается собственно погребальная песня.
Высоким поэтическим стилем, в искусно построенных фразах рассказывается о горе
вдовы. Плачет над умершим безымянная жрица лукур бога Нинурты, бога войны и
охоты (может быть, покойный был воином или охотником?); причитает не названная
по имени жрица энтум бога Нуску. Им вторят сыновья покойного и их жены.
Безгранична скорбь дочерей Нанны и его рабов. Печаль переполняет сердца
старейшин и «матрон» города Ниппура. Все это, в особенности слова о старейшинах
и «матронах», несомненно, должно подчеркнуть благородство усопшего, его доброту
и заслуги. Затем автор песни обрушивает проклятия на убийцу и его потомков.
Заключительная часть элегии, представляющая для шумерологов особый интерес (в
ней отражены некоторые обычаи шумеров), содержит молитвы о благополучии
покойного в стране теней, мольбы о благорасположении к нему его личного
бога-покровителя и «бога его города», о благоденствии и здоровье его навеки
осиротевших вдовы, детей и всего рода.
Вторая элегия, начертанная на той же табличке, значительно короче первой.
Она состоит из 66 строк. Это погребальная песня Лудингирры, в которой он
оплакивает кончину своей жены Навиртум, умершей естественной смертью. Более двух
третей текста занимает описание смерти Навиртум — благороднейшей, доброй и
оплакиваемой ее скорбящим и любящим супругом. Эти строфы — здесь мы должны
верить на слово интерпретатору, потратившему много лет на изучение шумерских
литературных.текстов, — принадлежат к числу прекраснейших в шумерской поэзии.
Для выражения безудержной скорби супруга и благородства усопшей используется все
богатство приемов шумерской поэтики. Как и в первой элегии, семья и жители
Ниппура вторят вдовцу, разделяют его печаль. Заканчивается песня молитвами о
благополучии усопшей в подземном царстве и об удаче для ее мужа, детей и
домочадцев в земной жизни.
Что же нашли ученые в этом тексте, кроме самого факта существования у
шумеров жанра элегии?
Погребальные песни Лудингирры добавляют много нового к нашим представлениям
о верованиях шумеров, о потустороннем мире и его законах. Здесь мы впервые
находим сообщение о том, что бог солнца Уту вовсе не отдыхает после захода, не
засыпает в своем небесном дворце, а совершает путешествие по преисподней:
освещает ее мрак своим сиянием и принимает участие в суде над умершими.
Уту, великий владыка (?) ада,
когда превратит темные места в светлые,
будет судить тебя [благожелательно], —
говорит Лудингирра своему умершему отцу. Маловероятно, что это лишь
поэтическая метафора. Речь идет о божестве такого высокого ранга, что едва ли
возможно подозревать поэта в неточности, скорее всего здесь отражено верование,
ранее неизвестное науке.
С другой стороны, мы узнаём, что и бог луны Нанна (имя отца Лудингирры в
современной транскрипции пишется так же, как имя бога луны) проводил «день сна»
— по-видимому, двадцать восьмой или двадцать девятый день лунного месяца — в
подземном царстве, где он «решал судьбы» умерших. Эти две, на первый взгляд
незначительные детали вызывают необходимость очередной раз пересмотреть наши
представления о системе верований шумеров. Вот почему так трудно построить
логически стройную и окончательную концепцию религии шумеров, их космогонии и
представлений о роли и функциях отдельных божеств. Да, нелегко исследователям,
пытающимся по крохам восстановить древнюю, забытую цивилизацию.
До сих пор нам казалось, что изображенная в мифах преисподняя, где бродят
тени без пищи и питья, отражает общешумерское представление о подземном царстве.
Между тем в элегии на смерть Ур-Намму режут волов и овец, а это может означать
только одно: кто-то будет их есть. Но только ли богам подземного царства
предназначены эти дары? Нет. Из песен Лудингирры мы узнаем, что в царстве
Эрешки-галь^ Нергаля, Намтара и др. можно встретить «едящих хлеб героев», что
там есть «пьющие» («пусть пьющие [утолят?] твою жажду своей (?) свежей водой»).
Может быть, это лишь благое пожелание любящего сына своему отцу? А может быть, в
какой-то момент истории жрецы решили немного смягчить ужасную жизнь в
преисподней, чтобы оставить людям хоть каплю надежды на лучшую долю для их теней
в «стране, откуда нет возврата»? Ведь уходили из жизни при разных
обстоятельствах. Гибли при защите своей страны, в войнах за того или иного
правителя. Необходимо было считаться с настроениями людей и соответствующим
образом модифицировать концепции загробной «жизни», особенно когда происходили
бурные события, несшие смерть и разрушения.
На такие размышления наводят концовки обеих элегий Лудингирры. Молитвы,
завершающие обе песни, заставляют думать, что участь умерших не была столь
ужасной, как это представляется на основании древнейших эпических поэм и мифов,
посвященных богам. Судя по молитвам из песен Лудингирры, можно было просить
богов подземного царства, чтобы они молились за умерших, просить
бога-покровителя умершего помочь при определении «судьбы тени». Не забывали и о
живых. Молились за их успехи. А может быть, тень умершего не просто бродила по
преисподней, но и хлопотала перед богами о здоровье и благополучии оставшихся в
живых членов семьи?
Чуть ли не каждое слово, прочитанное на шумерской табличке, рождает новые
проблемы, заставляет пересматривать существующие концепции и строить новые
гипотезы. Вместе с тем каждое слово помогает созданию более полного
представления о культуре и «философии» шумеров, постепенно, шаг за шагом
приближает нас к тому моменту, когда наконец можно будет воссоздать полную
картину древнейшей цивилизации человечества, оказавшей такое огромное влияние на
все последующие.
Страх смерти, боязнь неизбежного перехода в «страну, откуда нет возврата»,
где, как рассказал Гильгамешу дух Энкиду, тень умершего, о которой некому
позаботиться,
«из горшков объедки, хлебные крошки, что на улице брошены, ест», — все это
рождало не только смирение и покорность, но и протест, тоску об иной, лучшей и
более достойной человека участи. Шумеры понимали, что вечная жизнь, являющаяся
уделом одних только богов, недостижима для простых смертных, и все же мечтали о
бессмертии. Эта мечта, кощунственная и святотатственная, тем не менее четко и
смело сформулированная, увековечена в ряде произведений шумерской литературы.
Одно из них — миф о потопе, повествующий, в частности, о Зиусудре, которому боги
даровали бессмертие. О вечной жизни мечтал любимый герой шумерских поэтов —
избранник богов Гильгамеш. Хотя обнаруженные до настоящего времени шумерские
литературные произведения, героем которых является этот легендарный правитель
Урука, не содержат всех тем и сюжетных линии вавилонского «Эпоса о Гильгамеше»,
ученые убеждены, что основные мотивы этого эпоса, записанного на аккадском языке
уже после падения Шумера, восходят к древнейшим мифам. Большая часть сказаний о
Гильгамеше зародилась в Шумере. Поэтому мы, несмотря на отсутствие идентичного
шумерского текста, приведем те фрагменты из аккадского эпоса, в которых нашла
выражение тоска Гильгамеша о бессмертии.
Когда умер верный друг и слуга Гильгамеша храбрый Энкиду, правителем Урука
овладела глубокая скорбь:
Младший брат мой, гонитель онагров горных,
пантер пустыни. С кем мы все побеждали, поднимались в горы!
Что за сон теперь овладел тобою...
Стал ты темен и меня не слышишь!
(Пер. И. М. Дьяконова)
Печаль и тоска не дают Гильгамешу покоя, и он решает отправиться в далекое
путешествие через неприступные горы и «воды смерти», чтобы дойти до того места,
где находится Ут-напиштим (аккадский Зиусудра). Этот правитель Шуруппака,
которого боги одарили бессмертием, может помочь Гильгамешу, он может открыть ему
тайну вечной жизни. Гордый и бесстрашный герой преодолевает горы и широкие
долины, сражается с дикими зверями, страдает от голода и жажды. И вот, вконец
измученный, он достигает «первозданного моря», переплывает «воды смерти» и
предстает перед Ут-напиштимом. Своим видом он совсем не похож на героя:
исхудавший, изнуренный, одетый в звериные шкуры, грязный, с падающими на плечи
спутанными волосами и растрепанной бородой, он напоминает жалкого нищего.
Все то время, пока шел к Ут-напиштиму, Гильгамеш размышлял о бессмертии.
Пересекая равнину, он восклицал: «И сам я не так ли умру, как Энкиду?». Он не
поверил словам бога: «Гильгамеш, куда ты стремишься? Жизни, что ищешь, не
найдешь ты». Несмотря ни на что, надежда поддерживает его, он не может
смириться:
Как же смолчу я, как успокоюсь?
Друг мой любимый стал землею!
Энкиду, друг мой любимый, стал землею!
Так же как он, и я не лягу ль,
Чтоб не встать во веки веков?
(Пер. И. М. Дьяконова)
И вот Гильгамеш предстал перед Ут-напиштимом. Ут-напиштим рассказал ему о
потопе и о том, как боги даровали ему бессмертие. Но сделать то же для
Гильгамеша едва ли согласится кто-нибудь из богов. И тогда герой из Урука понял,
что для него нет надежды. Однако случилось так, что за Гильгамеша вступилась
жена Ут-напиштима. Поддавшись ее уговорам и просьбам, Ут-напиштим рассказал
герою о том, где и как можно достать со дна морской пучины «растение жизни». И
Гильгамеш отправляется за «травой жизни». Он ныряет глубоко в морскую пучину и
достает чудесное растение. И все же решение богов непреложно: никто из смертных
не будет жить вечно. Напрасно радовался Гильгамеш на обратном пути в Урук: боги
следили за ним и в тот момент, когда он купался в маленькой речке, подосланная
ими змея схватила «траву жизни».
Таков ли был смысл шумерской версии этого мифа, мы не знаем. Хотя известно,
что и в шумерских эпических поэмах о Гильгамеше нередко рассказывалось о страхе
героя перед смертью и о его мечте стать бессмертным. Эти мотивы звучат как в
мифе «Гильгамеш, анкиду и подземное царство», в котором владыка Урука с тревогой
расспрашивает об «образе жизни» теней в Куре, так и в легенде, названной
исследователями «Гильгамеш и Страна живых».
Эпическая поэма «Гильгамеш и Страна живых» сразу обратила на себя внимание
ученых как своими художественными достоинствами, так и основной идеей. Герой
этой поэмы мечтает о бессмертии, но, поскольку не может достичь вечной жизни, он
хочет по крайней мере прославить и обессмертить свое имя. На основании более
десятка табличек и обломков, обнаруженных при раскопках в Ниппуре и Кише,
исследователи шаг за шагом реконструировали два варианта этого эпоса.
Опубликованный в 1947 г. Крамером перевод не был полным. Недоставало множества
фрагментов, многие куски оставались неясными. Удалось восстановить всего около
175 строк так называемого варианта «А», более полного. Вариант «В» использовался
для сопоставлений и дополнений. Материалы, полученные в последние годы, дали
возможность расширить вариант «А» до 200 строк и дополнить фрагментарный вариант
«В». Сравнение обоих вариантов показало, что они имеют тождественную фабулу,
рассказывают об одних и тех же событиях и немного различаются лишь общим
настроением, последовательностью событий и детальностью их описания. В целом
можно сказать, что наука сейчас располагает полным текстом этого эпоса, хотя
работу над его переводом нельзя считать завершенной. Ведь трудности, с которыми
сталкивается шумеролог, взявшийся за перевод и интерпретацию текста с языка,
забытого несколько тысяч лет назад, огромны. Новейшая, опирающаяся на новые
материалы интерпретация Крамера продолжает оставаться, как подчеркивает сам ее
автор, лишь очередной попыткой осмысления содержания этого произведения.
Гильгамеш, могучий воин, владыка и любимец Урука, избранник богов, уже не
молод. Грусть и тоска переполняют его сердце при мысли о неминуемой смерти. Он
рассказывает своему верному другу Энкиду о том, что его гнетет.
В местах, где были возвышены имена, я хотел бы возвысить свое имя;
В местах, где были возвышены имена, я хотел бы возвысить имена богов.
Это желание возникает у Гильгамеша при мысли, что он стар, что в его любимом
Уруке непрестанно умирают люди. Если он, как и все смертные, должен умереть,
пусть по крайней мере прославится и живет во все времена его имя. Чтобы достичь
этого, он предпринимает путешествие в Страну живых, называемую также Страной
срубленного кедра. По-видимому, он хочет (в тексте прямо об этом не говорится)
срубить драгоценные деревья и привезти их в Урук, дабы прославить свой город. (В
варианте «В» какую-то роль в принятии этого решения сыграл бог Энки.) О своем
намерении Гильгамеш сообщает верному слуге и храброму товарищу Ункиду, который
советует ему обратиться к богу солнца Уту, потому что именно этот бог является
владыкой и покровителем Страны срубленного кедра.
Гильгамеш козленка светлого взял,
Козленка пестрого, козленка жертвенного,к груди своей прижал,
Солнцу небесному вещает:
«О Уту, к горам я пойду — помощник мой пусть ты будешь,
К горам, где рубят кедр, я пойду —
помощник мой пусть ты будешь!»
На вопрос Уту, почему герой хочет совершить это путешествие,
Гильгамеш отвечает:
Уту, слово хочу я тебе сказать, к слову моему разум твой [пусть ты
склонишь],
Мысль к нему пусть ты склонишь;
В городе моем умирают люди — сердце в печали,
Гибнет человек — тяжко на сердце.
Смотрю с городской стены,
Вижу: плывут по реке тела.
И со мною это случится; так это будет!
Человек высокий не достанет до неба,
Человек широкий не прикроет землю.
В горы я хочу войти, имя мое хочу утвердить,
Где имя можно установить, там имя мое я хочу установить,
Где имя нельзя установить, там имя богов я хочу установить.
Уту пришел на помощь Гильгамешу, приставив к нему семь демонов. Обрадованный
Гильгамеш призывает пятьдесят мужей и отправляется вместе с ними в далекое и
опасное путешествие. Спутниками Гильгамеша могли быть только одинокие мужчины,
не имеющие ни дома, ни матери (в варианте «В» — ни жены, ни детей), они должны
быть готовы на все и пойти за Гильгамешем, куда бы он их ни повел. Изготовив
оружие (кузнецы выковали для Гильгамеша топор «Богатырская сила»), отряд под
предводительством царя двинулся в путь и преодолел семь гор (подробностей этого
перехода мы не знаем, так как соответствующий кусок текста сильно испорчен и
прочесть можно только отдельные слова). За седьмой горой Гильгамеш нашел, по
образному выражению поэта, «кедр своего сердца». Герой рубит кедр, Энкиду и
остальные участники похода обрезают листья и складывают их в кучи. Поднятый
лесорубами шум разбудил страшное чудовище Хуваву, стража принадлежащего богам
кедрового леса. Разгневанное чудовище насылает на Гильгамеша глубокий сон. С
большим трудом кому-то из спутников Гильгамеша, по-видимому Энкиду, удается
разбудить царя. Коварство Хувавы и потеря времени рассердили Гильгамеша. Он
вскочил на ноги, «подобно быку, встал он на «большой земле»» и поклялся матерью
своей Нинсун и отцом Лугальбандой, что не прервет путешествия, не вернется в
Урук, пока не победит чудовище, кем бы оно ни было — человеком или божеством.
Напрасно уговаривал его Энкиду, который видел Хуваву, отказаться от мести и
от продолжения путешествия. Он не жалеет красок для описания чудовища:
Меня, видевшего этого «мужа», охватывает страх:
Это воин, его зубы — зубы дракона,
Его лик — морда льва,
Его... — это разбушевавшийся потоп,
От его пасти, пожирающей деревья и тростник, никто не уйдет.
Энкиду уговаривает, предостерегает:
Я расскажу твоей матери о твоей славе, пусть она издаст крик,
Расскажу ей о постигшей тебя смерти, пусть она зальется слезами.
Но остановить Гильгамеша невозможно. Он поклялся отомстить, решил прославить
свое имя и не отступит, пока не добьется своего. Он твердо уверен, что, если ему
поможет Энкиду, его не сломит никакой удар, — вдвоем они непобедимы.
Помоги ты мне, а я помогу тебе, Что тогда с нами случится?..
Он уговаривает Энкиду пойти вместе с ним, «бросить взгляд» на чудовище, если
же по пути его друга охватит страх, пусть он этот страх прогонит. Только вперед
— таков девиз Гильгамеша. Энкиду идет вместе со своим другом и господином.
Пройдя немного вперед, они увидели дом чудовища из кедра. Чего только не делал
Хувава, чтобы напугать Гильгамеша, заставить его отступить, бежать. Гильгамеш не
подпускает к себе страх, не пугается «взглядов смерти», которые бросает на него
Хувава, не отступает, когда чудовище скалит зубы.
Гильгамеш побеждает Хуваву при помощи хитрости: он требует, чтобы чудовище,
которому он якобы принес подарки, впустило его в «кедровый дом». Пропуски и
темные места в тексте затрудняют понимание того, каким образом царь Урука вырвал
с корнями одно за другим семь кедровых деревьев, охранявших вход во «внутренний
дворец» чудовища. Пока Гильгамеш валит великолепные деревья, его спутники
обрубают ветви и относят их к подножию горы (это действие, дважды повторенное в
эпосе, по-видимому, имело какой-то магический смысл). Ворвавшись в дом Хувавы,
Гильгамеш ударяет его по лицу. От этой пощечины у Хувавы «зазвенели зубы». Затем
герой, как значится в версии «В»,
как пойманному дикому быку, заложил кольцо в нос;
как пойманному воину, накинул сеть.
Испуганный Хувава молит о пощаде, заклинает Гильгамеша не причинять ему зла,
взывает о помощи к Уту, просит его вернуть ему свободу. У Гильгамеша доброе
сердце. Тронутый мольбами Хувавы, он обращается к Энкиду с какими-то туманными
рассуждениями о том, что, может быть, следует отпустить Хуваву. Но, по мнению
Энкиду, это было бы очень опасно. Услышав это, Хувава осыпает Энкиду гневными и
оскорбительными словами. Тогда Энкиду «перерезает ему горло». Отрубленную голову
Хувавы оба героя «относят к Энлилю», т. е. приносят в жертву этому богу.
Разгневанный Энлиль обрушивается на Гильгамеша и Энкиду: «Что вы натворили!» — и
посылает на них проклятие:
Пусть ваши лица охватит огонь,
Пусть пищу, которую вы едите, пожрет огонь,
Пусть воду, которую вы пьете, выпьет огонь!
Такова интерпретация этого текста Крамером. Если эта трактовка верна,
значит, оба героя осуждены богом странствовать по горам и равнинам в солнечном
зное. А может быть, это лишь поэтическая метафора, означавшая, что гнев Энлиля
был непродолжительным и что странников, достигших цели, ждет долгий обратный
путь. В пользу такого понимания заключительной части эпоса, по-видимому, говог
рит тот факт, что сразу после произнесения проклятия Энлиль одаряет Гильгамеша
семью меламме (нимбами), которые, очевидно, должны защитить героя от опасностей,
поджидающих его в горах и лесах, и от нападений диких зверей. Вручением меламме
заканчивается эпос.
Нетрудно представить себе, как сильно действовала на слушателей эта
удивительная поэма с ее сюжетным богатством, напряженным действием, накалом
чувств. Наряду с основной идеей — мечтой о вечной славе, мечтой, заменившей
собой мечту о бессмертии, во имя которой совершались великие дела, — здесь
присутствует мотив борьбы с чудовищем, повторяющийся как во многих произведениях
шумерской литературы, так и в мифологии почти всех народов. Можно ли победителя
дракона, жившего в III тысячелетии до н. э., считать прототипом греческих
Геракла и Персея или св. Георгия из христианских легенд? Современные ученые,
тщательно проследившие все пути странствований героев мифологических сюжетов,
отвечают на этот вопрос утвердительно.
Хотя эпическая поэма «Гильгамеш и Страна живых» не содержит такого обилия
исторического материала, как поэма «Гильгамеш и Ака», с которой мы познакомились
в главе, посвященной древнейшей истории шумерских городов-государств, она
заставляет о многом задуматься. Отрешимся ненадолго от очарования сказки и
попробуем взглянуть на это произведение глазами ученых, которые ищут в
поэтических текстах не только художественные достоинства, не только отражение
верований и обычаев, но прежде всего крупицы исторической правды.
Есть ли в этом мифе намеки на реальные исторические события? Хотя мы и не
решаемся ответить на этот вопрос положительно, исключить такую возможность
нельзя. Вспомним древнегреческий миф об аргонавтах. В нем, бесспорно, отразились
реальные события, имевшие место в древнейший период истории этой страны, —
торговые экспедиции, разбойничьи набеги, колонизационные походы в Причерноморье.
А разве путешествие Гильгамеша не напоминает странствий Ясона?
Как мы знаем, в Шумере не было лесов и жители этой страны очень нуждались в
древесине, этом незаменимом строительном материале. Особенно высоко ценился
кедр, который использовался при строительстве самых больших храмов и дворцов.
Кедр ввозили издалека, из стран, расположенных на побережье Средиземного моря,
из Ливана и Амана. Уже в незапамятные времена караваны шумерских купцов
проникали в глубь Азии и Африки.
Но в далеких землях бывали не одни купцы. Дальние походы совершали воины,
которые шли на завоевание новых стран или сражались за то, чтобы подчинить их
власти своих царей. Они беспощадно грабили побежденных и облагали их огромной
данью. Вполне возможно, что в поэме о Гильгамеше как раз и отразился один из
таких походов, предпринятый в первой половине III тысячелетия урукскими воинами
под предводительством царя-воина. Если бы исследователи смогли идентифицировать
Страну живых, определить ее место на карте древнего мира, нам легче было бы
строить предположения и делать выводы. Но пока сделать этого не удалось.
Некоторые исследователи полагают, что Страна живых — это Дильмун, другие
считают, что она расположена на побережье Средиземного моря, в одном из районов,
покрытых кедровыми лесами. Не исключено, что это Ливан.
Где бы ни находилась Страна живых, под ней, по-видимому, подразумевается
некая территория, которую завоевал или пытался завоевать Гильгамеш или
какой-либо другой правитель, деяния которого предание приписало любимому
шумерскому герою. Таким образом, попытки найти отголоски подлинных событий и в
этой легенде нельзя считать пустой игрой фантазии.
И за все, что происходило на земле, надо было благодарить богов. Над каждым
городом храмы «воздевали руки» к небесам, откуда боги следили за своими слугами.
Богов нужно было постоянно молить о помощи и содействии, как это делали
Зиусудра, безымянный страдалец или Гильгамеш.
Обращение к богам принимало самую различную форму: строительство храмов и
сети каналов, жертвоприношения и накопление храмовых богатств — «имущества
бога», молитвы, заклинания, паломничества, участие в мистериях и многое другое. |