Империя Западное Чжоу.

 

Финансы

 Правительство, лишенное мудрости, скорее всего, когда-нибудь окажется в затруднительном положении. Правительство, не имеющее.поддержки армии, будет беззащитным, если придет 6еда. Но Правительство, не имеющее экономических ресурсов, находится на грани катастрофы, и если оно не предпринимает безотлагательных мер, оно перестает существовать. Прежде всего чиновники и солдаты должны есть, и никакое чувство верности и долга не заставит их исполнять свои обязанности, если они голодают. Централизованное управление не в состоянии обойтись без системы финансового администрирования. Те, кто изучает историю государственного управления в Европе как правило, отмечают тесную взаимосвязь развития финансовой системы и подъема централизованных бюрократических государств.

 Современные представители критической традиции чаще всего не склонны полагать, что западночжоуская система управления располагала чем-либо, хотя бы отдаленно напоминающим то, что можно назвать финансовым администрированием. Многие полагают, что торговые операции в те времена осуществлялись преимущественно по бартерному принципу. Масперо пишет, что удельные князья платили дань чжоуским ванам "не деньгами, поскольку таковых не существовало, не зерном, поскольку его было невозможно транспортировать, а редкими и драгоценными предметами". Прежде считалось само собой разумеющимся, что западночжоуская эпоха была временем децентрализации, при которой центральная власть вовсе не нуждалась в проведении четкой финансовой политики. Но теперь можно считать доказаннным, что в управлении чжоуских ванов находились обширные территории. Во многих удаленных местах стояли военные гарнизоны, а все главные дороги контролировались дозорами. У правителей Чжоу было по меньшей мере четырнадцать постоянных воинских соединений, которые, в случае необходимости, могли немедленно выступитъ по их приказу. Армия нуждалась в оружии, обмундировании и, прежде всего, провианте, а в стабильном государстве армия не имела права заниматься экспроприацией у населения тех земель, где она оказывалась.

 Учитывая все вышесказанное, несомненно, что западночжоуский двор просто обязан был иметь какую-то финансовую систему. Причем это отнюдь не обязательно подразумевает наличие денег, по крайней мере в том смысле, в каком мы понимаем это слово. Расходы и доходы могли измеряться в любом эквиваленте — например, количеством зерна. Предположим, что некий удельный князь, владения которого находятся на расстоянии ста миль от чжоуской столицы, задолжал в казну в качестве налогов столько-то бушелей зерна. Об этом сообщается двору. После чего издается указ, повелевающий князю доставить зерно стоящим неподалеку от него войскам вана. Зерно может обмениваться на оружие, ткани и так далее. Кроме того, оно могло идти на жалованье чиновникам, находящимся на государственной службе вне столицы.

 Наш случай — чисто гипотетический. Но даже для такой примитивной финансовой системы необходимы два момента. Во-первых, необходима некая признаваемая всеми ценностная единица, по которой и будут вестись счета. А во-вторых, должны существовать правила, по которым будут учитываться доходы и расходы и засчитываться в счет долгов платежи.

 Если взглянуть на разноплановую деятельность западночжоуского двора, то трудно предположить, что чжоуские правители не имели никаких «поступлений» кроме подарков в виде редких вещей и драгоценностей. Определенно должна была быть хоть какая-нибудь, пусть даже зачаточная, система финансового управления и контроля. Естественно, мы не вправе говорить: раз должна была быть, значит, на самом деле была. Поэтому нам остается внимательно просмотреть источники и обратиться с вопросами к ним. Торговля, пусть даже косвенным образом, обязательно связана с финансами. Тог да наш первый вопрос будет таким: насколько развита была торговля в западночжоуские времена? Второй вопрос: имели ли хождение деньги и если да, то как они выглядели? И, наконец, третий: есть ли в источниках подтверждения того, что двор осуществлял функции финансового управления и контроля?

 Однако прежде нам необходимо дать себе отчет в следующем. Если на мгновение предположить, что западночжоуская эпоха действительно знала и торговлю, и деньги, и финансовую политику, какой информации обо всем этом мы можем ждать от источников? Это очень важный вопрос, которого нередко стараются избегать.

 Для сравнения вновь обратимся на какое-то время к средневековой Европе. Принято полагать, что раздробленность и хаос ведут к крушению финансовой системы и даже натуральному обмену, что, действительно, порой случалось. Но средневековая Европа была наследницей Римской империи, в которой торговля, банковское дело и кредитные операции достигли высокой ступени развития. Полностью исчезнуть они не могли. Около 800 г. Карл Великий предпринимал усиленные шаги с тем, чтобы улучшить коммуникации, унифицировать систему мер и весов и денежную единицу, а также установить правила и законы, которые бы стимулировали торговлю. Мелвин М. Найт писал: «Если бы экономические связи в Римской империи были более интенсивными (что является достаточно спорным), то в период позднего средневековья оказалась бы о6ьединенной в несколько раз болъшая территории Европы». Политические границы никогда не представляли серьезных препятствий ни для торговли, ни для обращения денег. Например, английский король Иоанн Безземельный (1199—1216 гг. н. э.) брал кредиты у банкиров Пьяченцы. Итальянские банкиры вели операции даже за пределами европейского континента. Около 1300 г. только один банкирский дом Перуцци из Флоренции регулярно посылал представителей для проведения сделок в Неаполе, Авиньоне, Париже, Брюгте, Лондоне, на Кипре, Родосе, в Тунисе и других странах.

 Подсчет таких сделок должен был быть настоящим кошмаром для бухгалтеров. Ведь они имели дело не только со многими неустойчивыми местными валютами — даже курс обмена золота и серебра менялся с невероятной частотой. (В «Кембриджской истории средних веков» говорится, что на протяжении XIV столетия французские короли меняли официальный курс драгоценных металлов в общей сложности сто пятьдесят раз, причем вслед за этим содержание металлов в монетах могло изменяться, а могло и нет.) Встала настоятельная необходимость в общепринятой единице измерения, по которой можно было бы оценивать постоянно скачущую стоимость национальных валют. Так, в качестве «денег для подсчетов» появилась единица, практически повсеместно получившая наименование «фунт». Занимавшийся данной темой Луиджи Эйнауди пишет: «Единица подсчета обязана своим появлением не указу или закону — она возникла почти спонтанно из привычки вести счета в денежных единицах, некоторые из которых во времена Карла Великого соответствовали реальным деньгам. В последующем ее курс время от времени искусственно привязывали к курсу валют... Такое соответствие было чаще всего случайным, а если и намеренным, то непродолжительным». Поскольку «фунт» редко совпадал с какой-либо реальной денежной единицей, его иногда называли «воо6ражаемыми деньгами». Тем не менее изобретение сыграло весьма важую роль: оно облегчало ведение счетов и финансовый взаимообмен между государствами с различными неустойчивыми национальными валютами и даже с теми из них, которые вовсе не имели собственной денежной единицы. Свои функции, говорит Эйнггуди, «фунт» исполнял на протяжении тысячелетия, от времен Карла Великого до Французской революции.

 В распоряжении ученого, занимающегося историей экономических отношении в средневековой Европе, тысячи и тысячи коммерческих и государственных документов, обилие которых просто приводит в замешательство. И при всем при этом о такой важной денежной единице, как «фунт», после 1800 г., когда он перестал существовать, практически забыли. И даже те европейцы, что писали о финансовых отношениях в XVI—XVIII веках, когда «фунт» был еще в ходу, не всегда четко представляли себе, что же это такое, и «их странная терминология», — говорит Эйнауди, — «заставляет нас, живущих уже в другом мире, блуждать какое-то время в потемках». Если даже такой существенный факт экономической жизни достаточно неплохо документированной истории средневековья покрыт мраком неизвестности, каких же сведений о сходном явлении — если оно, конечно, имело место быть — можно ожидать от столь скудных свидетельств западночжоуского периода.

 По сути, мы располагаем весьма немногочисленными сведениями о торговле и финансах даже относительно позднейшей китайской истории, хотя Китай был одной из самых богатых стран мира, а населявшие его люди — одними из самых энергичных и умелых торговцев. Этьен Балаш писал: «Нет необходимости говорить, что такое высокоцивилизованное общество как китайское не могло обойтись без торговли и ремесел, и менее всего — без огромной армии бюрократов наверху, чья жизнь полностью зависела от них. Торговля, да и ростовщичество, процветали с молчаливого согласия чиновников, которые стремились не только к тому, чтобы держать их под контролем, но и к получению их доходов; тем не менее о них никогда не говорили иначе как в осудительных тонах. Вот почему сведения о торговле мы можем получить только косвенным образом — отбирая материал по крупицам из нравоучительных сочинений, из записей дискуссий между чиновниками и торговцами по коммерческим вопросам, из административных мероприятий или из случайных упоминаний о роли какого-нибудь торговца в карьере того или иного официального лица. Едва ли существуют какие-либо частные документы, и практически отсутствуют всякие "торговые хартии"».

 Еще меньше оснований у нас ожидать найти в дошедших до нас документах западночжоуской эпохи больше данных о коммерческой и финансовой деятельности (если таковая была), чем в китайской литературе в целом.

 Упоминания о торговле в западночжоуских источниках чрезвычайно скудны. При этом наиболее интересные и содержательные сведения датируются началом эпохи и содержатся даже в речах У-вана, основателя династии. Как мы помним, его весьма беспокоило пристрастие покоренных шанцев к потреблению алкогольных напитков. Шанцы, говорит он, должны отдавать свои силы возделыванию полей и «смиренно отправляться со своими повозками и быками в дальние земли и обменивать товары, дабы в соответствии с долгом сыновней почтительности помогать своим родителям». Фрагмент поразительный. Считается, что торговля в Китае, по крайней мере до весьма поздних времен, велась в ограниченных масштабах и по стране перевозились в основном редкие и достаточно ценные продукты. А здесь речь идет о торговле предметами потребления, причем в таких объемах, что предлагается испольэовать повозки, запряженные волами. Кроме того, У-ван говорит об этом вкупе с сельским хозяйством, т. е. как о занятии для большого количества населения. Других свидетельств о существовании торговли в таких масштабах уже в то время у нас нет, как нет, впрочем, и оснований не, доверять этому источнику.

 Из всех западночжоуских источников только в одном упоминается конкретный торговец. Да и он, по сути, не столько является, сколько претендует на то, чтобы считаться таковым. В «Ши цзине» женщина начинает свою историю так:

 Ты юношей простым пришел весной,

 Ты пряжу выменял на шелк цветной.

 Не пряжу ты менял на шелк цветной,

 Ты к нам пришел увидеться со мной.

 (Пер. А. Штукина)

 Далее она рассказывает, как отправилась вместе с ним в дальний путь, но в конце концов оказалась обманутой и брошенной. Для нас интересен здесь тот момент, что мужчина, желающий соблазнить женщину, прикидывается торговцем. По-видимому, торговцев уже тогда было так много, что они вполне могли оставаться незамеченными — как какой-нибудь почтальон в детективном романе. Все прочие ссылки и упоминания о торговле случайны. «Ши цзин» сравнивает клеветников с теми, кто продает товары втридорога. В одной из, надписей на бронзе говорится о том, как пять человек были «обменяны» на лошадь и рулон шелка, но только потому, что случай этот повлек за собой ссору (в которой участвовал чиновник двора) и судебную тяжбу.

 «Ши цзин» говорит мимоходом о рынках, а в одной надписи на бронзе перечисляются те из них, которые часто посещали и китайцы, и варвары. Таким образом, можно предположить, что уже в те времена существовали ярмарки, на которые приезжали издалека.

 Богатые купцы и финансисты играли важную роль в политической истории самых разных народов, и Китай в данном случае (несмотря на официально пренебрежительное отношение к подобного рода деятельности) не был исключением. В 154 г. до н. э., когда мощное восстание поставило под угрозу будущность всей китайской государственности, императорский двор сумел выправить ситуацию благодаря нескольким займам всего у одного-единственного ростовщика. Согласно «Цзо чжуань», уже в период Западной Чжоу некоторые торговцы стали настолько влиятельными фигурами, что заключали соглашения и союзы с правителями феодальных царств.

 Знаменитому государственному деятелю из царства Чжэн Цзы Чаню приписываются слова о том, как первый правитель царства Хуань-гун (806—771 до н. э.) заключил союз с некоторыми торговцами. Хуань-гун сказал: «Если вы не будете строить козни против меня, я не буду вмешиваться в ваши торговые дела. Я не буду ни просить вас ни о чем, ни забирать у вас. Вы можете получать доходы с рынков и от продажи драгоценных вещей, не ставя меня в известность об этом». На оснований данного соглашения, утверждает Цзы Чань, правители и торговцы «могли опираться друг на друга вплоть до настоящего времени, на протяжении двух с половиной столетий».

 Упоминаний о торговле в западночжоуских источниках действительно очень мало, но именно этого и следовало ожидать. Однако даже те свидетельства, которыми мы располагаем, просто поразительны и позволяют сделать вывод, что торговые отношения в ту далекую эпоху были развиты в гораздо большей степени и имели куда большее значение, чем обычно принято считать. И если цитированный выше пассаж из «Цзо чжуань» соответствует действительности, то очевидно, что некоторые представители торгового сословия уже тогда достигали значительных высот в обществе.

 Существовали ли деньги при Западной Чжоу? Некоторые ученые полагают, что уже в то время имели хождение металлические монеты, но достоверные свидетельства, которые могли бы либо подтвердить, либо опровергнуть их точку зрения, отсутствуют. В целом же распространено мнение, что в период Западной Чжоу преобладал товарный обмен. Чэнь Мэн-цзя говорит, что в чжоуский период — не уточняя, правда, когда именно — «очевидное неудобство масштабного бартерного обмена привело к использованию в качестве денег раковин-каури, шелка и металла». Но, добавляет он, «реальный переход к денежной экономике произошел не ранее периода Чжаньго (Борющихся царств)».

 Высказывались предположения, что в западночжоуские времена вместо денег имели хождение кусочки металла. В источниках под словом «металл», по-видимому, подразумеваются медь или бронза. Металлы эти, 6езусловно, ценились в ту эпоху, поскольку из них делали оружие и прочие инструменты, а также изысканные ритуальные сосуды. В нескольких надписях на бронзе металл перечисляется среди военной добычи, а в десяти с небольшим фигурирует в качестве подарков (обычно царских). В некоторых случаях говорится, что металл давали мастеру для того, чтобы он изготовил из него сосуд; металл же служил платой за работу, однако такое толкование можно считать спорным. Помимо этого из данных источников трудно сделать вывод о том, что металл служил средством обмена. Количество металла обычно не уточняется, хотя в одной надписи сказано, что правитель дал сыну Чжоу-гуна «сто ле металла» (Ле, как принято считать — мера веса, неизвестная нам (с ней мы встретимся в дальнейшем).

 Другой предмет, предположительно использовавшийся в качестве денег в западночжоуские времена, — раковины-каури. Каури — маленький морской моллюск, раковины которого служили «денежной единицей" в самых разных частях света, с глубокой древности вплоть до XX столетия. Отсюда идет название одного из видов моллюска — Сурrаеа топеtа. Причины такой поистине мировой «моды» на каури, предмет украшения и обмена, являются тайной — некоторые ученые объясняли популярность схожестью раковины с вульвой, т. е. каури были якобы сексуальными символами. Так это или нет, но каури упоминаются еще в шанских надписях, и в шанских стоянках найдены не только раковины, но и их бронзовые изображения. Большинство ученых считают, что шанцам каури заменяли деньги, но мы не располагаем достоверными сведениями о торговых операциях в шанские времена, которые бы исчислялись в каури.

 В письменных источниках Западной Чжоу каури упоминаются нечасто, чего нельзя сказать о надписях на бронзе. В тех надписях, на которых основывается наше исследование, перечисляются четырнадцать случаев, когда правитель жалует каури своим подчиненным, и семь случаев, когда подобные подарки делают менее знатные особы. Дважды удельные князья дарят каури чиновникам двора, посланным с инспекцией в их земли, а еще два раза каури захватывают в качестве трофеев, в том числе — у «восточных варваров». Еще в двух надписях раковины-каури упоминаются в непонятном контексте.

 Возможно, что в некоторых случаях ими вознаграждали за работу — отливку 6ронзового сосуда, но как и в случае с металлами, о котором мы говорили выше, определенно это утверждать нельзя. Трудно предположить, что каури использовались как обычные деньги, ибо они являлись весьма ценными. В одной надписи говорится о даре в 30 ле (неизвестная мера веса) каури, но обычно их измеряли в пэн, или двойных связках. Считается, что в одной двойной свяэке было десять каури. Однажды Чжоу-гун преподнес в дар сто двойных связок, но данный случай является, скорее, исключением. Обычными были подарки в десять двойных связок, а в одном случае правитель дал одному из подданных всего одну связку. Если даже царский подарок мог измеряться десятью каури, то, значит, стоимость даже одной раковины была настолько велика, что делала бы весьма затруднительным исчисление в каури стоимость простых вещей.

 Тем не менее отдельные свидетельства позволяют утверждать, что каури в чем-то ассоциировались с идеей стоимости и обменом товаров. На протяжении большей части китайской истории, начиная с глубокой древности, деньги в Китае были по-преимуществу металлическими — сперва только бронзовыми, а затем с добавлением золота и серебра. Однако изучение китайского словаря подсказывает, что хотя в языке существует множество иероглифов, в которые входит элемент со значением «металл» (цзинь), очень немногие из них как-то связаны с деньгами, богатством, торговлей или перевозкой товаров. Зато в подавляющие число таких иероглифов, в том числе и по сей день, входит графема бэй, «раковина-каури». Также обстояло дело и в западночжоуские времена. В тот период в ходу было множество подобных иероглифов, имевших значение «продавать», «покупать», «торговец», «налог», «выплачивать долг» и т. д.

 Иногда каури появляются в весьма неожиданном контексте. Вспомним, как в одной из песен «Ши цзина» соблазнитель прикинулся торговцем, который «пряжу выменял на шелк цветной». В иероглиф мао, переведенный здесь как «обменивать», в качестве ключа входит элемент бэй, «каури». Казалось бы, что общего мог иметь мелкий торговец, все богатство которого умещалось в его в руках (об этом свидетельствует иероглиф 6ао с ключом «рука»), с такой ценной вещью, как каури? Возможно, отгадка кроется в монетаристских теориях: «Принято считать, что трудности, связанные с чистым товарообменом, сперва преодолеваются через выражение стоимости разных вещей в каком-то ценимом всеми предмете, причем еще до того, как этот либо какой-нибудь другой предмет начинает служить средством обмена, и что качества, позволяющие тому или иному товацу быть всеобщим определителем ценности, отнюдь не обязательно в равной мере помогут ему исполнять роль хорошего средства обмена... Поэтому Риджуэй высказал предположение, что истоки современных метал-лических денег следует искать в существовании на большей части евразийского континента единицы измерения стоимости, исчислявшейся в количестве скота. Золото к тому времени, как оно стало средством обмена, уже обладало стоимостью, а примитивные единицы веса драгоценных металлов происходят от того количества золота, которое равнялось его «бычьей» стоимости...».

 Кто знает, быть может, ответ таится именно здесь: каури, слишком дорогостоящие и ценные для того, чтобы служить простым средством обмена, в один прекрасный момент неизвестным для нас образом превратились в мерило стоимости. Следы этого превращения сохранились в китайском языке точно так же, как и наши слова «денежный», «бедный», «присваивать»* происходят от латинского ресш, что значит «скот».

 Что уж определенно являлось средством обмена в западночжоуские времена, так это шелк, что, впрочем, не удивит никого, хоть чуть-чуть знакомого с китайской историей. Шелк был в Китае второй «валютой» еще спустя долгое время после того, как в обращение вошли металлические деньги. Ян Лянь-шэн пишет: «В 221 г. н. э. император династии Вэй Вэнь-ди отменил медную монету и повелел народу использовать в качестве средства обмена зерно и шелк». «В период раздробленности, последовавший за падением династии Хань и вплоть до 600 г. н. э. главной единицей измерения стоимости при совершении крупных операции служили куски шелка стандартной длины и ширины. Также обстояло дело и на начальном этапе правления династии Тан».

 С незапамятных времен шелк играл первостепенную роль в экономике Китая. Шелководством китайцы занимались еще в эпоху неолита, а при династии Шан они уже умели создавать на шелке сложные и изысканные узоры. При Западной Чжоу шелка в стране было достаточно много. В течение долгого времени, в том числе и на протяжении христианской эры, китайцы обладали исключительной монополией на производство шелка, потребность в котором оставалась очень высокой. Существуют предположения, что уже в V столетии До Н. э. о китайском шелке знали жители Средиземноморья. Определенно это утверждать невозможно, но точно известно, что еще до начала христианской эры шелк в больших количествах ввозился в Римскую империю, и, несмотря на это, в III веке н. э. шелк в самом Риме ценился на вес золота. С III столетия до н. э. китайцы каждый год отправляли огромные количества шелка — к IX веку объем экспорта составил около миллиона кусков — кочевникам севера и запада и в Центральную Азию, получая взамен столь необходимых для армии лошадей.

 Однако сортов шелка существует так много, что трудно представить, как шелк использовать вместо денег. Китайцы, однако, предпринимали все усилия к тому, чтобы делать каждый кусок шелка стандартной длины и ширины и ни при каких обстоятель· ствах не отступать от этого стандарта. Когда впервые появились такие куски шелка — неизвестно, но в «Цзо чжуань» под 545 г. до н. э. описан диалог, в котором есть чрезвычайно интересная реплика: «Богатство подобно кускам материи или шелка, выделанным по неукоснительным размерам, кои нельзя изменять». Согласно традиции, уже в самом начале правления Чжоу были установлены стандартные длина и ширина куска шелка для того, чтобы использовать его в качестве средства обмена, однако поскольку первые свидетельства об этом относятся лишь к I веку новой эры, мы не можем говорить о достоверности такой традиции.

 Упоминания о кусках шелка в западночжоуских источниках немногочисленны. Одно из них — в «И цзине». А в надписи на бронзе «рулон шелковой материи» назван в числе даров, преподнесенных посланнику супруги правителя. Из другой надписи мы узнаем об обмене пяти человек на лошадь и один рулон шелка. В «Шу цзине» дань, приносимая удельными князьями вану, неоднократно обозначается иероглифом би. Переводчики трактуют его как «дары», «подарки», «подноше-ния», но буквальное значение этого иероглифа — «шелковая материя». Кроме того, в последующем иероглиф приобрел значение «деньги», которое он сохраняет до сих пор.

 В одной из надписей дань вану (видимо, налоги) обозначена иероглифом, состоящим из двух элементов — «шелковая материя» и «каури». Учитывая довольно распространенный способ образования иероглифов, данный случай можно интерпретировать как «шелковые деньги», хотя это всего лишь догадка, поскольку иероглиф в таком виде более нигде не встречается. В ряде источников количество шелка измеряется в ле. Надпись свидетельствует о наложении штрафа в триста ле какого-то товара, скорее всего, шелка. Другая — о платеже в «три ле шелка». Именно в ней встречается самый интересный иероглиф. Но прежде чем мы будем говорить о нем, нам следует побольше узнать о ле.

 Обнаруживаются некоторые поразительные сходства между средневековым европейским фунтом и древнекитайским ле. Фунт, как мы помним, был в ходу на протяжении примерно тысячелетия; ле в качестве единицы стоимости использовался почти также долго — с начала Западной Чжоу как минимум до IV века до н. э. В истории фунта множество белых пятен, и реконструируется она с большим трудом; тем более это касается ле, знание о котором никогда не будет полным. Тем не менее очевидно, что, как и фунт, ле долго использовали в качестве единицы измерения стоимости, и что на позднем этапе своей истории ле являлся тем стандартом, применительно к которому «взвешивали» денежные единицы разных китайских государств точно так же, как их сравнивали с фунтом в Европе. Иероглиф ле присутствует в надписях на четырех видах монет, отчеканенных в IV столетии до н. э. в государстве Лян. Одна из них гласит: «Лянские деньги для использования в качестве одного цзиня и равные одному ле». А вот другая: «Лянские деньги для использования в качестве пяти цзиней и равные двенадцати ле».

 Ван Юй-цюань предполагает, что правители Лян выпустили эти монеты для того, чтобы стимулировать торговые отношения между купцами их царства и других регионов Китая. Лян было богатым и могущественным государством, оно находилось в центре страны, и через него шли многие торговые пути. Цзинь был местной денежной единицей, а ле, полагает Ван, использовался по всему тогдашнему Китаю. Монеты эти видели в качестве «международной валюты» для облегчения расчетов между территорией, на которой ходил цзинь, и теми регионами, где в качестве денежной единицы использовался ле. Поэтому-то номинал монет и выражен в двух денежных единицах.

 Однако тут возникают вопросы. На одной из монет указано, что один цзинь равен одному ле, а на другой — что пять цзиней равны двенадцати ле. Поскольку монеты, по-видимому, выпущены в относительно небольшой промежуток времени, то столь 6ыстрое обесценивание ле можно считать просто-таки удивительным. Известно, что изначально ле, был мерой веса, но попытки определить, какой именно, давали разные результаты. По-видимому, ле, со временем из меры веса превратился в единицу измерения денежной стоимости, курс которой менялся, как это обычно бывает с валютой. Точно так же в Европе обстояло дело с «фунтом». Английский «фунт стерлингов» изначально равнялся по стоимости фунту серебра, но сегодня его колебания происходят независимо от изменения цен на серебро. Средневековый фунт около 800 г. тоже приравнивался к стоимости фунта серебра, но к 1690 г. он упал до трех процентов первоначальной стоимости. В древнейшей литературе иероглиф ле встречается очень редко. Однако в западночжоуских надписях его можно видеть довольно часто. Мы помним, что ле использовали в связи с шелком, металлом и каури. А в восьми надписях из тех, что мы относим к Западной Чжоу, говорится о «стольких-то ле» — интересно, чего же именно? Иероглифу, который встречается в этих надписях, ученые уделяли самое присталь-ное внимание, и тем не менее нельзя сказать, что он окончательно расшифрован. Вместе с рядом других исследователей я полагаю, что он означает «шелк». Если так, то, поскольку в состав иероглифа входит элемент «каури», речь может идти о «шелке, заменяющем деньги». Кроме того, в различных написаниях иероглифа присутствуют элементы со значением «двигаться, идти». Таким образом, быть может, не будет слишком самонадеянным истолковать данный иероглиф как «шелк, циркулирующий в качестве денежной единицы», т. е. «шелк-валюта».

 Все это, однако, лишь гипотезы, поэтому обозначим нерасшифрованный иероглиф просто как X. Что на самом деле символизирует X, имеет второстепенное значение, поскольку вполне возможно, что скоро окажется: «пять ле Х» имеют лишь символическую денежную стоимость — точно так же, как «пять фунтов стерлингов» обладают вполне определенным значением, не имеющим, правда, ничего общего (кроме истории) с фунтовым измерением серебра.

 Если мы не знаем, что же на самом деле означает X, нам, как это ни странно, легче составить представление о его стоимости. В одной из надписей пять человек оценены в «сто ле Х». Таким образом, получается, что один ле равен одной двадцатой «стоимости» человека. Однако до точности еще далеко, поскольку люди эти могли быть как простыми поденщиками, так и искусными ремесленниками. Тем не менее ясно, что стоимость одного ле X достаточно мала, что позволяет использовать данную единицу при расчете множества финансовых операции. В семи других надписях, где встречается иероглиф X, речь идет о чиновниках. Везде одна и та же формула из четырех иероглифов, буквально означающая «взять столько-то ле Х». Во всех случаях она идет после того, как правитель наделяет чинов· ника определенными обязанностямй и, по-видимому, указывает на такое-то и такое-то вознаграждение. Количество ле варьируется: пять (четыре случая), двадцать (один случай) и, наконец, тридцать (один случай).

 Что все это на самом деле означает — не совсем понятно. Пять ле X — одна четвертая «стоимости человека» — кажется слишком малой суммой, чтобы ей мог исчисляться разовый царский подарок; скорее всего, речь идет о периодических пожалованьях. Го Мо-жо предполагает, что таково было ежемесячное содержание чиновника.

 Между первой и второй половиной западночжоуского периода происходит драматический поворот, затрагивающий как надписи на бронзе из нашего корпуса, так и те Иероглифы, которыми обозначались различные виды денег. В восьмидесяти семи надписях, относящихся к первому периоду, металл упоминается двенадцати раз. А в девяносто семи, датируемых вторым, — всего лишь три. Относительно каури изменения еще более разительны: двадцать четыре надписи против трех. Что касается шелка, то тут ситуация обратная. Иероглифы, которые мы определили как «шелк, используемый в качестве денег» (в том числе и иероглиф X) встречаются только в одной надписи, принадлежащей первому периоду, и три раза в надписях второго периода. Но самое интересное — это ле X. За всю первую половину Западной Чжоу ле X появляется всего один раз, да и то в надписи, датируемой временем правления последнего владыки — Му-вана. А вот во второй половине западночжоуского периода — семь раз.

Часть 2