Название «финикийцы», под которым этот народ известен и в древности, и в наше время, не было самоназванием. Так этот народ называли греки. Сами финикийцы именовали себя ханаанеями, а свою страну Ханааном (Segert, 1976,17). Так, по словам Августина (PL XXXIV—XXXV, col. 2096), называли себя потомки карфагенян в Северной Африке. В одной из надписей из Цирты (нынешней Эль-Хофры), по-видимому, карфагенянин (или финикиец) обозначается как «человек Ханаана» (KAI 116, 3). Наименование Финикии Ханааном встречается на монете города Берита (Hill, 1910, 52; Segert, 1976, 264), что не случайно. Финикийцы были частью ханаанейского этноса, занимавшего довольно обширное пространство в Восточном Средиземноморье в III—II тысячелетиях до н. э.

В науке существуют различные объяснения самого термина «Ханаан». Часто его связывают с понятием пурпура или вообще красного цвета, рассматривая в этом случае Ханаан как «Пурпурную страну» и ханаанеев, включая финикийцев, как «красных (краснокожих или красноволосых) людей», устанавливая параллель с греческим названием, производя его от понятия «красный» (Helck, 1962, 280; Katzenstein, 1973, 7; Moscati, 1994, 16—17). Основание этому видят в производстве на сиро-финикийском побережье пурпурной краски, столь ценимой в древности. Действительно, хурритское слово kinakh-nu используется в месопотамских источниках для обозначения красного цвета, но, как отмечает С. Москати, лингвистически легче объяснить переход от названия Ханаан к прилагательному kinakhnu — красный, чем наоборот (Moscati, 1994, 17). Поэтому можно полагать, что месопотамское или хурритское использование этого слова в качестве определения является вторичным, как и встречающееся иногда использование этого термина не в этническом, а в профессиональном смысле. Надо иметь в виду, что при всем значении пурпура и пурпурных тканей все же главным объектом экспорта с побережья и прилегающих горных районов, а также целью походов и торговых экспедиций в эти районы был лес. Если же учесть, что слово «Ханаан» было самоназванием народа и соответственно страны, то имеющееся объяснение кажется невероятным: трудно представить, что какой-либо народ назвал себя по тому или иному продукту, который он производит. Все это требует иного объяснения.

Среди семитских народов сиро-палестинского региона было широко распространено самоназвание этнической группы по имени своего реального или чаще мифического предка. Амореи считали своим прародителем Амурру, который в Угарите считался, по-видимому, первородным сыном Силача Балу и Девы Анат (Шифман, 1987, 89). Одно из аморейских обществ, составивших затем угаритское, было Дитану, и его предком считался первый царь того же имени (Gazelles, 1984, 181). Далеким предком сутиев был Шет, сын Адама и Евы, рожденный после гибели Авеля и бегства Каина (Gen. IV, 25—26; V, 3). Израильтяне, как известно, рассматривали себя как потомков Израиля — Иакова. Так что гораздо естественнее возводить название «Ханаан» для обозначения народа и страны, в которой он обитает, по имени своего предка. Такого предка мы находим как в Библии, так и в финикийской литературе. В библейской «Таблице народов» среди сынов Хама называется Ханаан (Кенаан), ставший предком ряда народов, в том числе сидонян (Gen. X, 6; 15). Филон Библский (fr. 39) говорит о Хна, который позже получил имя Финика. Филон стремился там, где это возможно, дать финикийским божесгвам и героям греческие имена. Так что Финик, по мнению Филона, греческое имя Хна. Финик же считался греками предком-эпонимом финикийцев. Само имя Хна является формой того же имени, что и воспроизводимое в клинописной литературе имя Ханаана (Тураев, 1902, 71—72). Молодой московский исследователь А.А. Немировский в своей еще не опубликованной диссертации показал, что все встречающиеся в источниках имена предка ханаанеев восходят к имени, которое в Библии воспроизводится как Каин. Поэтому можно сделать вывод, что сами ханаанеи производили свое название от имени Хна-Каина. То, что в Библии Каин предстает убийцей и первым злодеем на земле, неудивительно. Согласно библейскому сказанию, Каин был земледельцем, а Авель — овцеводом (Gen. IV, 2). Перед нами явный перенос в мифологическую сферу старинных враждебных отношений между земледельцами и скотоводами. Это можно сравнить с тем, что в шумерской литературе предок амореев Амурру описывается с явной враждебностью и рассматривается как воплощение дикости (Крамер, 1977, 145— 14б; Шифман, 1987, 153).
В IV главе Книги Бытия рассказывается история Каина и его потомков. После убийства брата он бежал в страну Нод, расположенную к востоку (или напротив) от Эдема, где женился и имел сына Ханоха (Эпоха). Там же Каин построил первый город (до этого города в Библии не упоминаются), названный им по имени сына. Так что Каин оказывается не только первым земледельцем, но и первым горожанином. Кочевое и полукочевое скотоводческое население Ближнего Востока воспринимало юрод и его земледельческую округу глубоко враждебно. И вся эта враждебность сконцентрировалась в образе Каина. Известно, что Ханаан до еврейского завоевания являлся страной городов (Malamat, 1981, 13—15). В финикийской мифологии основателем первого города, каковым был Библ, является верховный бог Эл (Phil IV. 19). Перечисление потомков Каина практически не дает никакой информации, ибо представляет лишь голый список имен. И только пятый потомок Каина Лемех кажется уже довольно конкретной фигурой. Известны две его жены, к которым он обращается с песней, являющейся одним из древнейших образцов еврейской поэзии. Но что еще важнее: сыновья Лемеха связываются с определенными профессиями: Йавал — прародитель всех кочевых скотоводов, Йувал — музыкантов, а Тубал-Каин — кузнецов (Gen. IV, 16—24). Перед нами типичные «культурные герои», каковые встречаются во всех мифологиях мира, в том числе и в финикийской. Поэтому появление подобных персонажей в библейских сказаниях неудивительно.
Однако обращает на себя внимание другое. Все сказание о пребывании Каина в стране Нод и его потомках кажется искусственно вставленным в повествование о допотопных временах. Действительно, в конце IV главы повествование возвращается к Адаму и называет имя его нового сына Шета, а далее вполне логично развивается рассказ о потомстве Шета вплоть до Ноя и его сыновей. V глава описывает родословие Адама от создания его по подобию Бога, опуская весь эпизод с Каином и Авелем, даже не называя этих имен. В этой главе мы вновь встречаем некоторые имена потомков Каина среди потомков Шета. Ханох (Энох) называется сыном Каина (Gen. IV. 17), далее оказывается сыном Йереда (Gen, 18). И если первый Ханох лишь упоминается, да еще говорится, что его именем отец назвал построенный им город, то второй предстает как воплощение праведности, ибо «ходил с Богом» (Gen. V, 22). Известно, что в древнееврейской литературе имя этого персонажа носит книга, посвященная именно благочестию (Шифман, 1993,272). Лемех в V главе оказывается внуком Ханоха и отцом Ноя, в то время как в предыдущей главе он — четвертый потомок Ханоха и отец Тубал-Каина и его братьев. Вероятно, это были довольно популярные фигуры, известные в палестинском или даже во всем сиро-палестинском регионе, которые могли «кочевать» из мифологии одного народа этого региона в мифологию другого. Лемех оказывался автором ходившей в народе песни о кровной мести (Шифман, 1987а, 107). Если обратиться к Книгам Хроник, то .в первой главе первой книги вновь перечисляются предки человечества от Адама до сыновей Ноя и в ней совершенно не упоминаются ни Каин, ни Авель, ни потомки Каина, а устанавливается прямой ряд — Адам, Шет и далее его потомки. Источники Пятикнижия были очень разнообразны, и значительное место среди них занимают фольклорные произведения (см., например, Фрэзер, 1985, 13—297). Время оформления Пятикнижия спорно, но, вероятнее всего, относится к последней трети VII в. до н. э., ко времени царя Иосии (Шифман, 1987, 89—95), т. е. еще к допленному периоду иудеев. Хотя в это время монотеизм уже укореняется в иудейском обществе, жесткого отграничения от окружающего населения в нем еще не было. Книги Хроник были составлены, вероятнее всего, в середине или второй половине V в. до н. э., по-видимому, Неемией (Шифман, 1987а, 158), когда утверждается резкое противостояние иудейской йахвистской общины не только язычникам, но и сравнительно близким по вере самаритянам и даже тем соплеменникам, которые после падения царства остались в Палестине (Tadmor, 1981, 218—220). Общество начало свое новое развитие почти с нуля, но в то же время оно стремилось установить непосредственную связь с допленным периодом своей истории. Поэтому автор Книг Хроник активно использовал допленный материал, содержавшийся прежде всего в устной памяти вернувшихся, и особенно родовые генеалогии, довольно решительно отсекая посторонний материал. Даже при перечислении потомков Ноя он резко сокращает генеалогию Иафета и Хама (Weinberg, 1981, 91 — 113). История Авеля и Каина иудеям послепленного периода уже не казалась частью их собственной истории, а чем-то чуждым, которым можно пренебречь. Все это ведет к мысли, что рассказ о Каине и его потомках был не еврейским, а воспринят еврейским населением Палестины от соседей или подчиненных ханаанеев. Его интеграция в еврейскую мифо-историческую традицию долгое время была не полной. И лишь безусловный авторитет Пятикнижия, в котором это повествование уже содержалось, заставило сохранить его в Библии.

Если рассматривать Каина как предка ханаанеев, то перед нами — весьма значительно трансформированный остаток ханаанейской мифологии. О ханаанейском происхождении этого сюжета свидетельствует и то, что Каин назван первым из сыновей Евы (Gen. IV, 1). Это доказывает, что он — старший, первородный сын, старше Авеля (известно, какое значение имело на Ближнем Востоке первородство). Достаточно вспомнить библейского Иакова, дважды ставшего первородным сыном, и историю о покупке им первородства у своего брата Исава и о получении коварным путем благословения от отца (Gen. XXV, 31-34; XXVII, 1-36).

Обращает на себя внимание еще один момент в истории Каина. От гнева Бога он бежит в страну Нод, которая находится к востоку от Эдема (или напротив него). Историю с бегством Каина можно сопоставить с финикийским мифом о бегстве бога Демарунта, потерпевшего поражение в сражении с Морем (Phil, fr.28). В Угарите с богом моря Йамму был каким-то образом связан бог Йаву (может быть, он был одной из ипостасей Йамму). Этот же бог с именем Йево почитался в финикийском Берите, где он тоже был связан с морским божеством. С другой стороны, существует связь между Йаву-Йево и библейским Йа-хве (Шифман, 1987, 91; Lipinski, 1995, 122). Если это так, то Каин оказывается ипостасью Демарунта, еще во многом загадочного божества, сказания о котором относятся к тирскому варианту финикийской мифологии, как об этом будет сказано позже. Филон не уточняет места, куда бежал Демарунт. Страна же Нод, ставшая прибежищем Каина, локализуется библейским автором где-то в районе Эдема. Эдем — это райский сад, являвшийся местопребыванием Богa и первых людей до их грехопадения. В шумерской мифологии таким раем и родиной человечества является Дильмун, отождествляемый с Бахрейном (Дьяконов, 1983, 92; Афанасьева, 1983, 145; Alster, 39 — 65). У Страбона (XVI, 3,4) сохранилось предание, согласно которому прародиной финикийцев были острова в Персидском заливе, т. е. тот же Бахрейн. Не является ли представление о стране Нод вариантом шумерского мифа о Дильмуне и еврейского об Эдеме как о местожительстве богов и прародине людей своего этноса?

Видимо, повествование о Каине и его потомках надо рассматривать как мифическую предысторию Ханаана. Само по себе заимствование этих мифов евреями не вызывает удивления, ибо в Библии мы находим и другие заимствования из финикийской литературы (Garbini, 1991, 490). Более ранняя ханаанейская литература (мы в нее, однако, не включаем угаритскую) конечно же должна была оказать влияние на еврейскую.
Границы Ханаана хорошо отмечены в Библии (Num. XXXIV, 2 — 12). Не все пункты, отмеченные там, можно точно локализовать, но в целом территория Ханаана включает значительную часть сиро-палестинского побережья, юго-западную часть Внутренней Сирии, всю Палестину с Заиорданьем и часгь Синайского полуострова. Финикийцы занимали часть этого пространства: узкую полосу побережья между Ливанскими горами (включая часть гор) и Средиземным морем к северу от горы Кармел. Северную границу Финикии определить сложно, но, по-видимому, ее надо расположить приблизительно в районе cовременного Телль-Сукас (Les Phcnicicns, 1997, 20). Именно здесь греки располагали финикийцев.
Проблема происхождения названия «финикийцы» не менее сложная и спорная, чем происхождения имени «ханаанеи». Это слово тоже часто возводят к корню φον имеющему в принципе значение «красный» (Godart, 1991, 495). И соответственно пытаются дать самые разные объяснения такому названию. Не входя сейчас в подробное обсуждение всех предложенных объяснений, надо отметить их неубедительность. Едва ли «ханаанеи» может обозначать «окровавленные», или «красноволосые», или «краснокожие» (ср. Baurian, Bonnet, 1992, 14—16; Godart, 199], 497). Окровавленными могли быть и многие другие народы, с которыми греки вступали в какие-либо вооруженные конфликты, к тому же для раннего времени не засвидетельствованные. Люди дают названия другим народам обычно по тем признакам, которые достаточно ясно этих «других» отделяют от них самих. Но думается, что едва ли антропологически жители восточного побережья Средиземного моря столь уж резко отличались от жителей юга Балканского полуострова. Что же касается связи этого названия с пурпуром, то к сказанному о сомнительности таковой можно добавить, что в греческом языке пурпурная краска и пурпурная ткань чаще именуются πορφυρα, а красный цвет — ερυθροσ. Мнение же, что первоначально «Финикия» и «финикийцы» обозначали определенную область в Греции и ее жителей, а после вторжения «народов моря», в котором они участвовали, эти названия были перенесены на соседей (Paraskevaidou, 1991, 527), кажется надуманным. То, что выходцы из Эгейского бассейна являлись частью коалиции «народов моря», едва ли подлежит сомнению Сер.: Dothan, 1995, 41—42; Tel Miqne-Ekron, 1998.3, 21). Также несомненно, и это хорошо показал Параскеведу (Paraskevaidou, 1991, 523), что в Греции и вообще в Эгейском бассейне встречаются топонимы, близкие названию «Финикия», но к исторической Финикии отношения не имеющие. На восточном побережье Средиземного моря (точнее — побережье Палестины) обосновались не финикийцы из Греции, а филистимляне и чекеры, причем первые, вероятнее всего, происходили с Крита. Все это заставляет искать другое объяснение происхождению названия.

Уже давно было предложено связать греческое Φοινικοι с египетским Fenkhu (Baurian, Bonnet, 1992, 16; Wiseman, 1973, 263). Впрочем, и вокруг последнего слова тоже идут споры. Вероятнее всего, что оно первоначально обозначало лесорубов (или, может быть, кораблестроителей), но позже становится этнонимом (Helck, 1962, 277—278; Lexikon der Aegyptologie, 1982, 1039; Nibbi, 1991, 169). Естественно, что этим словом называли людей, представлявшихся египтянам главными поставщиками леса в их безлесную страну. В дальнейшем мы увидим, что таковыми были финикийцы и особенно жители Библа. Поэтому неудивительно, что словом Fenkhu могли обозначаться именно жители этого района. Египтяне издавна часто называли чужестранцев по их профессиям, независимо от подлинного имени того или иного народа (Helck, 1962,278). Так как слово Fenkhu было не самоназванием, а именем, данным другим народом, то такой перенос значения слова не вызывает возражений. В «Рассказе Синухе» упоминается страна Фенху и ее правитель Менус (Поэзия и проза Древнего Востока, 1973,47). Это произведение относится ко времени Среднего царства, к XII династии, и считается, что оно довольно точно изображает обстановку в азиатской периферии Египетского гостдарства (Перепелкин, 1988, 224). Во время одного из своих последних походов в Азию Тутмос III проходил по прибрежной дороге через Фенху к Иркате в Северной Финикии (ANET, 241). Все эти соображения заставляют полагать, что «страна лесорубов» находилась в районе Библа.
Эгейцы (минойцы и микенцы) издавна были связаны с Египтом. Связаны были микенцы и с Библом, как об этом свидетельствует само название города в греческом языке: финикийское Gubla могло стать греческим Byblos только в результате фонетических преобразований в греческом языке от микенского к послемикенскому времени (Дьяконов и др., 1988, 226). Лингвистические данные дополняются археологическими, которые тоже свидетельствуют о связях микенских греков с Библом (Lorimer, 1950, 52; Muller-Karpe, 1980, 754). Поэтому неудивительно, что греки II тысячелетия до н. э. могли заимствовать и египетское название района Библа. Действительно, в табличках, написанных линейным письмом В и найденных на Крите, встречаются два написания слова po-ni-ki-jo и po-ni-ke-ja. Это слово могло иметь разные значения, но в любом случае оно не относилось к пурпуру, поскольку в микенских текстах пурпур называется pu-pu-ro, и также к красному цвету, ибо имелось слово e-ru-te-ra. Скорее всего, дважды это слово означает этническую принадлежность женщины, видимо, хозяйки или работницы текстильной мастерской, и оно идентично более позднему этникону Φοινικηια (Godart, 1991, 495—497). Таким образом, можно говорить, что уже в микенское время греки использовали термин «Финикия» и производные от него для обозначения страны и народа. И если этот термин не связан ни с пурпуром, ни с красным цветом, то наиболее вероятно его заимствование из египетской терминологии. Как и египтяне, греки II тысячелетия до н. э. относили его к району сиро-финикийского побережья.

Известно, что в гомеровских поэмах финикийцы именуются сидонянами, и эта традиция осталась в античной литературе на долгое время. Но это не исключает и упоминаний финикийцев. В «Илиаде» (XXIII, 743—744) говорится о серебряной чаше, которую изготовили сидоняне и привезли на Лемнос финикийцы. Еще чаще финикийцы упоминаются в «Одиссее». Если в «Илиаде» отношение к финикийцам достаточно нейтральное, а о «сидонянах» говорится с некоторым восхищением как о «многоискуссных», то в «Одиссее» характеристика финикийцев — резко отрицательная (Latacz, 1990, 14—16). Герой, рассказывая выдуманную историю о своих бедствиях, говорит о коварном финикийце, который обманом завлек его на свой корабль, якобы плыть в Финикию, а наделе продать в рабство (Od. XIV, 283— 297). И несколько раньше (XIII, 272) также упоминается корабль финикийцев. А верный Эвмей, повествуя о том, как он ребенком стал рабом, виновниками своего несчастья опять же называет финикийцев (Od. XV, 414—484). В то-же время в «Одиссее» встречаются упоминания и сидонян. Особенно важен рассказ Менелая, как он, возвращаясь из-под Трои, побывал на Кипре, у финикийцев, египтян, эфиопов, сидонян и в Ливии (IV, 83—85). Как и в рассказе о чаше в «Илиаде», здесь вместе упоминаются финикийцы и сидоняне, так что становится ясно, что для автора (и его слушателей) — это два разных народа. При этом к сидонцам сохраняется благожелательное отношение. В том же рассказе Менелая о его странствиях герой гордится чашей, которую ему подарил царь сидонян благородный Федим. Можно даже сказать, что в поэмах противопоставляются искусные ремесленники сидоняне и коварные торговцы и мореплаватели финикийцы (Latacz, 1990, 21). В данном случае неважно, являются ли эти характеристики наследием микенской эпохи или возникли уже в гомеровское время. Важно то, что эти два слова обозначают два разных народа с разными этическими характеристиками.
Ранее говорилось, что финикийцы упоминаются уже в табличках письма В. Поэтому неудивительно их появление и в гомеровском эпосе. Сложнее обстоит дело с сидонянами. Обычно полагают, что в этом названии отразилось первенствующее положение Сидона среди других финикийских городов. Но возникает вопрос, к какому времени можно отнести это первенство. Нет никаких данных, говорящих об особом положении Сидона во II тысячелетии до н. э., и все попытки обосновать название «сидонцы» как обозначение финикийцев восходят, по существу, к попытке объяснить соответствующие места в гомеровских поэмах (Baurain, 1986, 14—16). Из письма тирского царя Абимилки к фараону Эхнатону (ЕА, 149) в XIV в. до н. э. можно узнать об упорной борьбе тирийцев с сидонянами и о захвате сидонским царем Зимридой материкового Ушу, что поставило Тир в сложнейшее положение, лишив его и пресной воды, и доступа к лесным богатствам Ливана (Katzcnstcin, 1973,63). Иногда полагают, что именно к этому времени надо отнести возвышение Сидона (Дьяконов и др., 250). Но из тех же писем ясно, что нападение Сидона было все же отбито. Даже если из союза с Амурру Сидон и смог извлечь какие-либо выгоды, то они не были столь велики, чтобы оправдать название всего народа по имени одного этого города, в том числе и той его части, которая находилась вне Сидонского царства. Едва ли можно отнести возвышение Сидона и к XII—XI вв. до н. э. (Mazar, 1986, 58). Правда, существует традиция, датирующая началом XII в. до н. э. основание Тира сидонянами (Iust. XVIII, 3,5; Ios. Ant. Iud. VIII, 3,1). Но само это основание связывается с разрушением Сидона аскалонитами и бегством сидонцев из разрушенного города. Эти обстоятельства трудно рассматривать как обоснование главенствующей роли Сидона во всей Финикии. Единственным временем, когда Сидон действительно играл первенствующую роль в Финикии, была эпоха Ахеменидов (Harden, 1980,50—51), но это не может служить обоснованием появления «сидонян» у Гомера.
Обратимся вновь к Библии. В «Таблице народов» упоминается Ханаан (Кенаан) уже как сын Хама (Gen. X, 6). И первенцем Ханаана назван Сидон (Gen. X, 15). Далее (15—17) перечисляются другие дети Ханаана: хетт, йевусит, аморей, гиргашит, хиввит, арекит, синнит, арвадит, цемарит, хаматянин. Все эти названия даны в так называемом коллективном единственном числе, обозначая целые этнические или политические единицы (Sznycer, 1996, 21). В число хамитов библейский автор включает народы, которые рассматривались им как враждебные. В других библейских текстах снова появляются эти народы как предназначенные Богом к изгнанию их израильтянами (Dcut. VII, 1; Jes. III, 10; XXIV, 11; Ne IX, 8). Но обращает на себя внимание, что из одиннадцати народов (самого Ханаана и его десяти детей) в этих текстах перечисляются только шесть (и седьмым к ним присоединяются перуззиты). Сидоняне, арекиты. синниты, арвадиты, цемариты явно выступают под общим наименованием «ханаанеи». Что касается остальных народов, то одни из них хорошо известны, как амореи, другие, наоборот, остаются таинственными, как перуззиты. Мы практически ничего не знаем о гиргашитах как о народе, но популярность личного имени, связанного с этим этнонимом, а в за-падносемитском мире от Угарита до Карфагена, свидетельствует о достаточно прочных воспоминаниях о существовании этой этнической группы (Sznycer, 1996, 19—23). То, что чужой этноним мог стать личным именем, известно. Так, в Карфагене мы встречаем такие имена, как Мицри (Египет) или Шарданат (Сардинянка) (Циркин, 1987, 132). Едва ли следует думать, что все перечисленные народы в действительности были родственными. Автор «Таблицы народов» не был специалистом в этнологии и языкознании. Перед нами блок доизраильского населения «Обетованной земли» в тех границах, которые были отмечены в Num. XXXIV, 2—12, т. е., как уже говорилось, Ханаана II тысячелетия до н. э.
С другой стороны, мы находим в Библии ряд мест, позволяющих рассматривать сидонян не только как жителей самого города Сидона. Так, упоминаются сидонские божества (Iud. X, 6; I Reg. XI, 33), которые поставлены в один ряд с божествами целых народов: арамейскими, моавитскими, аммонитски-ми и филистимскими. И снова сидонцы оказываются в ряду перечислений тех же народов, но уже без связи с божествами (Iud. X, 11 — 12; I Reg. XI, 1). Исайя (XXIII, 2; 4) в пророчестве о Тире говорит о сидонских купцах и о Сидоне как о морской крепости. В Книге Судей (XVIII, 27—29) рассказывается о судьбе города Лаиса, который был захвачен и сожжен евреями из племени Дана, а затем отстроен под именем Дан. В качестве причины легкости захвата Лаиса Библия называет его отдаленность от Сидона. Но нет сведений, что город Сидон в это время был столь враждебен израильтянам, и, вероятнее всего, здесь под Сидоном понимается страна, населенная сидонцами. В Библии Сидон многократно упоминается и как значительный город. Но в данном случае интересно более широкое толкование этого топонима.
Возвращаясь к «Таблице народов», мы находим среди сынов Ханаана, наряду с Сидоном, жителей Иркаты, Сийанну, Арвада, Цумура и Хамата. Ирката, Арвад и Цумур располагались в Северной Финикии и многократно упоминаются во II тысячелетии до н. э. Сийанну располагался севернее, долгое время принадлежал Угариту и был отделен от него во второй половине XIV в. до н. э. хеттским царем Мурсилисом II (Helck, 1962, 519). Хамат находился в средней долине Оронта и был довольно значительным торговым и политическим центром, царством, игравшим значительную роль в начале I тысячелетия до н. э. (Klengel, 1979, 179, 181). Изымая из территории «детей Ханаана» и эти топонимы, считавшиеся библейским автором ханаанскими, мы получим всю Финикию, начиная с Библа и южнее. Библ и Тир неоднократно упоминаются в Библии. С Тиром еврейские цари Давид и Соломон поддерживали не просто союзнические, но и дружеские отношения. Позже эти отношения изменились, и во времена израильского царя Ахава, женатого на тирской царевне Иезавели, все тирское уже представлялось глубоко враждебным. Та же враждебность ощущается в речениях некоторых пророков, как, например, Исайи и Иезекиила. Но в любом случае Тир для древних евреев имел большое значение. И странно, что этот город не упомянут в «Таблице народов».
Говоря о женитьбе Ахава, I Книга царей (XVI, 31) называет его тестя Итобаала царем сидонян. А Менандр Эфесский, использующий финикийские источники, включает этого Итобаала в число тирских царей (у Ios. Contra Ар. I, 18). Наместник тирского царя Хирама II в кипрском Карфагене называет себя рабом царя сидонян (KAI, 31). Еще раньше Соломон, обращаясь к тирскому царю Хираму, просил, чтобы его рабы вместе с рабами иерусалимского царя нарубили кедры для храма, потому что нет более умелых лесорубов, чем сидоняне (I Reg. V, 6). И в течение долгого времени в своих отношениях с внешним миром тирский царь выступал как царь Сидона (Katzenstein, 1973, 131 — 132; Harden, 1980, 49; Kestemont, 1983, 57), а подданные тирского царя (рабы Хирама) именуются сидонянами.

Какое-то единство Тира и Сидона обозначилось уже давно. В угаритской поэме о Карату (KTU, 1,14; ГУ, 34—39) говорится об Асирату тирийцев, богине сидонцев. Сама поэма была записана в XIV в. до н. э., но составлена была много раньше (Katzenstein, 1973, 19), скорее всего, во второй половине III тысячелетия до н. э. (Шифман, 1993, 12). Уже тогда Сидон и Тир рассматривались угаритянами (может быть, точнее их предками) вместе, они обладали одним святилищем богини, которая им покровительствовала. Наконец, надо отметить, что и сидоняне, и тирийцы говорили на одном диалекте финикийского языка, отличающегося от тех, на которых говорили жители более северных Библа и Арвада (Segert, 1976, 27-29; Moscati, 1994, 29-30).
Все это ведет к выводу, что Сидон довольно часто означает не конкретный город или государство (город-государство), а всю Южную Финикию, в том числе Тир и его царство (ср.: Bunnens, 1979, 296— 299). И жители этой части Финикии именуются сидонянами. Юстин (XVIII, 3, 2—5), рассказывая об основании Сидона, говорит, что так город был назван из-за обилия рыбы, и современные исследователи полагают, что такое объяснение вполне возможно (Шифман, 1981, 104). Но более правдоподобным представляется, что имя «Сидон» связано с богом Цидом (Шифман, 1981, 104). У Малалы (Chron. III, 69) сохранилось предание, хотя и искаженное (Ribichini, 1982, 174), восходящее к финикийским источникам, согласно которому Сид (Цид) был сыном Египта, который во времена Авраама основал Сидон. И здесь речь могла идти не столько о самом городе, сколько о стране в целом.

Если рассматривать Сидон как Южную Финикию, а сидонцсв как ее жителей, то легче понять то различие между сидонцами и финикийцами, которое, как мы видели, засвидетельствовано в поэмах Гомера. В греческих текстах II тысячелетия до н. э. финикийцы упоминаются, а упоминаний о сидонянах пока не найдено. Но греки в то время явно были знакомы не только с Библом, но с Сидоном и Тиром, что, в частности, доказывают лингвистические данные (Шифман. 19бЗ, 13—14). Вероятно, греки различали жителей Северной Финикии, которую они называли Финикией, и Южной, именуемой Сидоном. Порой считают, что первоначально греки именовали финикийцами все народы сиро-палестинского региона (Леванта) без особого их различения. Позже (самое раннее — в трудах Гекатея) это название стали относить именно к финикийцам (Mazza, 1995,79). Думается, что дело обстояло наоборот. С микенских времен греки называли финикийцами только жителей Северной Финикии (приблизительно район Библа) и лишь вследствие более основательного знакомства с ними после создания своих поселений на восточном берегу Средиземного моря поняли этническое единство всей Финикии и распространили это название на всю страну, оставив термин «сидоняне» для поэзии (порой и историки использовали его для обозначения финикийцев вообще).

Итак, можно говорить, что сами финикийцы считали себя ханаанеями. Часть их египтяне называли fenkhu, откуда и греки заимствовали название «финикийцы», уже много позже создав их эпонима Финика (Феникса). Первоначально греки применяли это название только к северной части Финикии. Южная ее часть, как думается, именовалась Сидоном, как ее называли и греки, и азиатские соседи финикийцев.

 Источники:   1. Циркин Ю.Б. От Ханаана до Карфагена; М.: ООО "Издательство Астрель"; ООО "Издательство АСТ", 2001