Следующий за микенской эпохой период греческой истории принято называть «гомеровским» по имени великого поэта Гомера, две поэмы которого, «Илиада» и «Одиссея», являются для нас важнейшим источником информации об этом времени. Вопрос о происхождении гомеровских поэм (так называемый гомеровский вопрос) относится к числу еще не решенных научных проблем. Как личность Гомера, так и его произведения были предметом ожесточенных споров и в древности, и в новое время. Эта полемика не была бесплодной. Ученым удалось установить хотя бы приблизительно время и место создания поэм. Судя по ряду признаков, обе поэмы, приписываемые Гомеру, были созданы в VIII в. до н.э. («Илиада», видимо, несколько раньше, чем «Одиссея») в одном из греческих городов малоазийского, или, как оно называлось в древности, ионийского, побережья Эгейского моря. Однако гомеровский эпос возник не на пустом мосте. У великого поэта были многочисленные предшественники — безымянные народные сказители — аэды, которые на протяжении многих столетий изустно, без помощи письма, передавали от одного поколения к другому песни и сказания о Троянской войне и связанных с нею событиях. Гомер, который, возможно, и сам был одним из аэдов, собрал и переработал эти сказания, создав на их основе две эпические поэмы большого масштаба и выдающихся художественных достоинств. Исторический материал, вошедший в гомеровское повествование, отличается большой сложностью. В нем, несомненно, есть элементы, восходящие к микенской эпохе, возможно даже ко времени более раннему, чем сама Троянская война. Так можно объяснить встречающиеся в поэмах упоминания о бронзовых мечах и другом оружии (хотя сам поэт, судя по всему, жил уже в железном веке), о боевых колесницах, вышедших из употребления в конце II тысячелетия до н.э., о таких важнейших центрах погибшей цивилизации, как Микены, Тиринф, Пилос, Кносс и др. Напомнимм. что некоторые из этих городов во время дорийского нашествия были стерты с лица земли п никогда уже больше не восстанавливались, другие превратились в деревушки, не заслуживающие даже упоминания. Однако, взятая в целом, микенская эпоха остается для Гомера весьма отдаленным прошлым, о котором он имел лишь самые смутные и неясные представления. Говоря о событиях «героического века», поэт, как правило, переносит их в гораздо более позднюю историческую среду, вероятно отделенную от его собственного времени лишь небольшим промежутком. На это указывают упоминания о технике обработки железа, которая стала известна в Греции не ранее XI в. до н.э. о финикийских мореплавателях и торговцах, проникших в воды Эгейского моря примерно в это же время или даже позже, о сравнительно позднем обычае кремации (сожжения) покойников и многие другие детали в тексте поэм. Всё это требует от историка большой осторожности в обращении с материалом эпоса. Читая Гомера, мы всегда должны помнить, что перед нами не исторический документ в строгом значении этого слова, а художественное произведение, в котором разновременные мотивы и образы, относящиеся к весьма удаленным друг от друга историческим эпохам, оказываются в самом близком соседстве и образуют причудливые и подчас неожиданные сочетания.

Свидетельства гомеровского эпоса существенно дополняет и расширяет археология. Раскопки показали, что так называемое дорийское завоевание отбросило Грецию на несколько столетий назад, почти к тому состоянию, в котором она находилась в начале II тысячелетии до н.э., до зарождения микенской цивилизации. Как материальная, так и духовная культура этого времени несет па себе печать упадка. Микенские дворцы и цитадели были заброшены и лежали в развалинах. В их стенах никто уже больше не селился. Даже в Афинах, по-видимому не пострадавших от дорийского нашествия, акрополь был покинут жителями уже в XII в. до н.э. и после этого долгое время оставался незаселенным. Создается впечатление, что в гомеровский период греки разучились строить дома и крепости из каменных блоков, как это делали их предшественники в микенскую эпоху. Почти все постройки этого времени были деревянными или сложенными из необожженного кирпича. Поэтому ни одна из них не сохранилась. Остались лишь выложенные из камня фундамента, по которым можно представить себе конструкцию греческого дома той эпохи и его внешний облик. Чаще всего это была лишь небольшая хижина, прямоугольная или овальная в плане, с примитивным каменным очагом в центре, земляным полом и тростниковой или соломенной крышей. Погребения гомеровского периода, как правило, чрезвычайно бедны, даже убоги, если сравнивать их о микенскими могилами. Весьих инвентарь составляют обычно несколько глиняных горшков, железный меч или нож, наконечники копий и стрел в мужских могилах, дешевые украшения в женских. B них почти совсем нет красивых, ценных вещей. Отсутствуют предметы чузеземного, восточного происхождения, столь частые в микенских погребениях. Все это говорит о резком упадке ремесла и торговли, о массовом бигстве квалифицированных мастеров-ремесленников из разорённой войною и нашествиями страны в чужие края, о разрыве торговых морских путей, Уединявших микенскую Грецию со странами Ближнего Востока и со всем остальным Средиземноморьем. Изделия греческих ремесленников гомеровского периода заметно уступают как по своим художественным качествам, так и в чисто техническом отношении произведениям микенских, а тем более критских минойских мастеров. Это особенно бросается в глаза, если сопоставить керамику XI—IX вв. до н.э. с более ранними ее образцами. В росписи сосудов этого времени безраздельно господствует так называемый геометрический стиль. Изысканный рисунок и колорит, отличавшие крито-микенскую вазовую живопись, уступают теперь свое место незатейливому геометрическому узору, составленному из концентрических кругов, треугольников, ромбов, квадратов. В более позднее время (VIII в. до н.э.) из этих простейших элементов начинают создаваться многофигурные композиции, изображающие сцены войны, погребения, скачек на колесницах и т.д. Своим схематизмом и примитивизмом эти «картины» на вазах напоминают детские рисунки или вышивки на полотенцах. 0т великого искусства критских и микенских дворцов их отделяет целая пропасть.

Сказанное, разумеется, не означает, что гомеровский период. не внёс в культурное развитие Греции совсем ничего нового. История человечества не знает абсолютного регресса, и в материальной культуре гомеровского периода элементы упадка причудливо переплетаются с целым рядом важных новшеств. Важнейшим из них было освоение греками техники выплавки и обработки железа. В микенскую эпоху железо было известно в Греции только как драгоценный металл и шло главным образом на изготовление разного рода поделок вроде колец, браслетов и т.д. Древнейшие образцы железного оружия (мечи, кинжалы, наконечники стрел и копий), обнаруженные на территории Балканской Греции и островов Эгейского моря, датируются XI в. до н.э. К этому же времени относятся и первые находки шлаков, свидетельствующие о том, что железо выплавлялось уже в самой Греции, а не импортировалось из других стран(До недавнего времени принято было считать, что железо принесли в Грецию дорийцы (этим объяснялись обычно их победы над ахейцами, у которых было только бронзовое оружие). Археология, однако, не дает пока подтверждений этой гипотезы. Более правдоподобно другое предположение: секрет выплавки и обработки железа был перенят греками у кого-то из их восточных соседей, скорее всего у одного из народов Малой Азии, где этот секрет был известен еще во II тысячелетии до н.э.). Открытие способа обработки железа и широкое внедрение этого металла в производство означали в условиях того времени настоящий технический переворот. Металл впервые стал дешев и широко доступен (месторождения железа встречаются в природе гораздо чаще, чем месторождения меди и олова — основных компонентов бронзы). Отпала необходимость в опасных и дорогостоящих экспедициях к местам добычи руды. В связи с этим резко возросли производственные возможности наименьшей экономической ячейки общества — отдельной семьи. С помощью железного топора, косы и других орудий каждая семья могла расчистить под пашню гораздо более значительные площади, чем это было доступно ей прежде, в эпоху господства бронзы. Уже в конце гомеровской эпохи (вторая половина IX в. до н.э.) греческие кузнецы овладели искусством закалки железа и превращения его в кричное железо — предшественника стали. Таким образом, Греция вступила в железный век. Однако благотворное воздействие технического прогресса на общественное и культурное развитие древней Греции сказалось далеко не сразу, и в целом культура гомеровского периода стоит намного ниже, чем хронологически предшествующая ей культура крито-микенской эпохи. Об этом единогласно свидетельствуют не только предметы, добытые археологами во время раскопок, но и те описания жизни и быта, с которыми мы сталкиваемся, читая гомеровские поэмы.

Уже давно замечено, что «Илиада» и Одиссея» в целом изображают общество, стоящее гораздо ближе к варварству, культуру гораздо более отсталую и примитивную, нежели та, которую мы можем представить себе читая таблички линейного письма Б или рассматривать произведения крито-микенского искусства. Гомеровские герои — а они все, как один, цари и аристократы — живут в грубо сколоченных деревянных домах с двором, окруженным частоколом. Типично в этом смысле жилище Одиссея, главного героя второй гомеровской поэмы. У входа во «дворец» этого царя красуется большая навозная куча, на которой Одиссей, вернувшийся домой в обличье старого нищего, находит своего верного пса Аргуса. В дом запросто заходят с улицы нищие и бродяги и садятся в ожидании подачки у дверей в той же палате, где пирует со своими гостями хозяин. Полом в доме служит плотно утоптанная земля. Внутри жилища очень грязно. Стопы и потолок покрыты сажей, так как дома отапливались без труб н дымохода, как курные избы. В доме отсутствует такое, казалось бы, необходимое помещение, как кухня. Все приготовления к обеду происходят либо во дворе, либо прямо в трапезной палате. Здесь убивают и разделывают животных, обреченных на съедение, здесь же их жарят на вертеле. На полу валяются кости, объедки, свежесодранные бычьи и бараньи шкуры. Гомер явно не представлял себе, как выглядели дворцы и цитадели «героического века». В своих поэмах он не разу не упоминает ни о сложнейших фортификационных сооружениях и грандиозных циклопических стенах микенских твердынь, ни об украшавших их дворцы фресках и расписных полках. Он ничего не знает о водопроводе и канализации. Даже поразивший Одиссея своим богатством и роскошью дворец царя феаков Алкиноя имеет мало общего с подлинными дворцами микенской эпохи и скорее всего является продуктом поэтического вымысла Гомера.

Да и весь жизненный уклад героев поэм очень далек от пышного и комфортабельного быта микенской дворцовой знати. Он намного проще и грубее. Богатства гомеровских «царей»-басилеев не идут ни в какое сравнение с состояниями их предшественников — ахейских ванак. Этим последним нужен был целый штат писцов, чтобы вести учет и контроль их имущества. Типичный гомеровский басилей сам отлично знает, что и в каком количестве хранится в его кладовой, сколько у него земли, скота» рабов и пр. Главное его богатство состоит в запасах металла: бронзовых котлах и треножниках, слитках железа, которые он заботливо хранит в укромном уголке своего дома. В его характере далеко не последнее место занимают такие черты, как скопидомство, расчетливость, умение из всего извлекать выгоду. В этом отношении психология гомеровского аристократа мало чем отличается от психологии зажиточного крестьянства тон эпохи (см. ниже о Гесиоде).

Гомер нигде не упоминает о многочисленной, разбитой по степеням и рангам придворной челяди, которая окружала ванак Микен или Пилоса. Централизованное дворцовое хозяйство с его рабочими отрядами, с его надсмотрщиками, писцами и ревизорами ему совершенно чуждо. Правда, численность рабочей силы в хозяйствах некоторых басилеев (Одиссея, Алкиноя) определяется довольно значительной цифрой в 50 рабынь, но даже если это не поэтическая гипербола, такому хозяйству еще очень далеко до хозяйства пилосского или кносского дворца, в котором, судя по данным табличек, были заняты сотни или даже тысячи работников. Трудно представить себе микенского ванаку разделяющим трапезу со своими рабами, а его супругу сидящей за ткацким станком в окружении своих рабынь. Для Гомера как то, так и другое — типичная картина в жизни его героев. Гомеровские цари не чураются самой грубой физической работы. Одиссей, например, ничуть не меньше гордился своим умением косить и пахать, чем своим воинским искусством. Царскую дочь Навсикаю мы встречаем впервые в тот момент, когда она со своими служанками выходит на взморье стирать одежду для своего отца Алкиноя.

Факты такого рода говорят о том,что рабство в гомеровской Греции ещё не получило сколько-нибудь широкого распространения и даже в хозяйствах самых богатых и знатных людей рабов было не так уж много. Следует также учитывать, что основную массу подневольных работников составляли женщины-рабыни. Мужчин в те времена в плен на воине, как правило,не брали, так как их «приручение» требовало много времени и упорства, женщин же брали охотно, так как их можно было использовать и как рабочую силу, и как наложниц (последнее не считалось предосудительным и при наличии законной жены). У Одиссея, например, двенадцать рабынь заняты тем, что с утра до позднего вечера мелют зерно ручными зернотерками (эта работа считалась особенно тяжелой, и ее часто поручали строптивым рабам в виде наказания). Рабы-мужчины в тех немногих случаях, когда они упоминаются на страницах поэм, обычно пасут скот. Классический тип гомеровского раба воплотил «божественный свинопас» Евмей. который первым встретил и приютил скитальца Одиссея, когда тот после многолетнего отсутствия вернулся на родину, а затем помог ему расправиться с женихами(Женихи — знатные юноши Итаки, родного острова Одиссея, и соседних с нею островов. Воспользовавшись отсутствием Одиссея, они обосновались в его доме и принуждают к браку с одним из них жену героя Пенелопу.). Маленьким мальчиком Евмея купил у финикийских работорговцев отец Одиссея Лаэрт. За примерное поведение и послушание Одиссей сделал его главным пастухом свиного стада. Евмей рассчитывает, что его усердие будет вознаграждено и еще больше. Хозяин дает ему кусок земли, дом и жену — «словом, все то, что служителям верным давать господин благодушный должен, когда справедливые боги успехом усердье его наградили». Евмей может считаться образцом «хорошего раба» в гомеровском понимании этого слова. Но поэт знает, что бывают и «плохие рабы», не желающие повиноваться своим господам. В «Одиссее» их представляет козопас Меланфий, который сочувствует женихам и помогает им бороться с Одиссеем, а также двенадцать рабынь Пенелопы, вступившие в преступную связь с врагами своего хозяина. Покончив с женихами, Одиссей и Телемах расправляются и с изменниками-рабами: рабынь вешают на корабельном канате, а Меланфия, отрезав ему Уши, нос, ноги и руки ещё живым бросают на съедение собакам. Этот эпизод красноречиво свидетельствует о том, что чувство собственника-рабовладельца уже достаточно сильно развито у героев Гомера, хотя рабство едва начинает зарождаться.

Типичная гомеровская община (демос) ведет довольно обособленное существование, сравнительно редко вступая в соприкосновение даже с ближайшими к ней другими такими же общинами. Торговля и ремесло играют ничтожную роль. Каждая семья сама производит почти все необходимое для ее жизни продукты земледелия и скотоводства, одежду, простейшую утварь, орудия труда, возможно, даже оружие. Специалисты-ремесленники, живущие своим трудом, в поэмах встречаются крайне редко. Гомер называет их демиургами, т.е. «работающими на народ». Многие из них, по-видимому, не имели даже своей мастерской и постоянного места жительства и вынуждены были бродить по деревням, переходя из дома в дом в поисках заработка и пропитания. К их услугам обращались только в тех случаях, когда нужно было изготовить какой-нибудь редкостный вид вооружения, например бронзовый панцирь, или щит из бычьих шкур, или же драгоценное украшение. В такой работе трудно было обойтись без помощи квалифицированного мастера-кузнеца, кожевника или ювелира.

Греки гомеровской эпохи редко и неохотно занимались торговлей. Нужные им чужеземные вещи они предпочитали добывать силой II для этого снаряжали грабительские экспедиции в чужие края(В хозяйствах родовой знати элемент товарности был, по-видимому, выражен сильнее, чем в хозяйствах рядовых общинников. На излишки своего хозяйства аристократ мог выменять при случае бронзу и медь, необходимые для изготовления оружия, редкие ткани, ювелирные изделия, чужеземных рабов и др.). Моря, омывающие Грецию, кишели пиратами. Морской разбой, так же как и грабеж на суше, не считался в то времена предосудительным занятием (на это обратил внимании уже великий греческий историк Фукидид в V в. до н.э.). Напротив, в предприятиях такого рода видели проявление особой удали и молодечества, достойных настоящего героя и аристократа. Ахилл открыто похвалялся тем, что он, сражаясь на море и на суше, разорил двадцать три города в троянских землях. Телемах гордится теми богатствами, которые «награбил» для него его отец Одиссей. Но даже и лихие пираты-добытчики не отваживались в те времена выходить далеко за пределы родного Эгейского моря. Поход в соседний Египет казался грекам тон поры фантастическим предприятием, требовавшим исключительной смелости. Весь мир, лежавший за пределами их маленького мирка, даже такие сравнительно близкие к ним страны, как Причерноморье или Италия и Сицилия, казался им далеким и страшным. В своем воображении они населяли эти края ужасными чудовищами вроде сирен или великанов-циклопов, о которых повествует Одиссей своим изумленным слушателям. Единственные настоящие купцы, о которых упоминает Гомер, — это «хитрые гости морей»—финикийцы. Как и в других странах, финикийцы зани-мались в Греции в основном посреднической торговлей. сбывая втридорога диковинные заморские изделия из золота, янтаря, слоновой кости, флакончики с благовониями, стеклянные бусы. Поэт относится к ним с явной антипатией, видя в них коварных обманщиков, всегда готовых провести простодушного грека.

Среди других достижении микенской цивилизации в смутное время племенных вторжений и миграций было забыто и линейное слоговое письмо. Весь гомеровский период был периодом в полном смысле этого слова бесписьменным. До сих пор археологам не удалось найти на территории Греции ни одной надписи, которую можно было бы отнести к промежутку с XI по IX в. до н.э. После длительного перерыва первые известные пауке греческие надписи появляются лишь во второй половине VIII в. Но в этих надписях используются уже не знаки линейного письма Б, которыми были испещрены микенские таблички, а буквы совершенно нового алфавитного письма, которое, очевидно, только зарождалось в это время. В соответствии с этим мы не находим в поэмах Гомера никаких упоминаний о письменности. Герои поэм все, как один, неграмотны, не умеют ни читать, ни писать. Не знают письма и певцы-аэды — «божественный» Демодок и Фемий, с которыми мы встречались на страницах «Одиссеи». В самих гомеровских поэмах, как мы уже говорили, явственно ощущается их тесная связь с устным народным творчеством — фольклором, который в Греции, как и в других странах, исторически, несомненно, предшествовал зарождению письменной поэзии(Мы не знаем, записывал ли сам Гомер свои произведения. Но то, что запись обеих поэм была произведена вскоре после их создания или даже одновременно с ним, хотя едва ли ранее второй половины VIII в. до н.э., не подлежит сомнению. Канонический письменный текст поэм сложился в VI в. до н.э.). Сам факт исчезновения письма в послемикенскую эпоху, конечно, не случаен. Распространение линейного слогового письма на Крите и в Микенах диктовалось в первую очередь потребностью централизованного монархического государства в строгом учете и контроле над всеми находившимися в его распоряжении материальными и людскими ресурсами. Писцы, работавшие в микенских дворцовых архивах, исправно фиксировали поступление в дворцовую казну поборов с подвластного населения, выполнение трудовых повинностей рабами и не рабами, а также разного рода выдачи и отчисления из казны. Гибель дворцов и цитаделей в конце XIII—XII в. сопровождалась, вне всякого сомнения, распадом группировавшихся вокруг них больших ахейских государств. Отдельные общины освобождались от своей прежней фискальной зависимости от дворца и переходили на путь совершенно самостоятельного экономического и политического развития. Вместе с крахом всей системы бюрократического управления отпала и надобность в письме, обслуживавшем нужды этой системы. И оно было надолго забыто.

Полагаясь на свидетельство Гомера, мы можем сказать, что на развалинах микенской бюрократической монархии возникла довольно примитивная территориальная община — демос, занимавшая, как правило, очень небольшую территорию. Политическим и экономическим центром общины был так называемый полис. В греческом языке классической эпохи это слово выражает одновременно два тесно связанных между собой в сознании каждого грека понятия: «город» и «государство». Интересно, однако, что в гомеровском лексиконе, в котором слово «полис» встречается довольно часто, отсутствует слово, которое можно было бы перевести как «деревня». Это означает, что реальной противоположности между городом и деревней в то время в Греции ещё не существовало. Сам гомеровский полис был в одно и то же время и городом и деревней. С городом его сближают, во-первых, компактная,.скученная на небольшом пространстве застройка, во-вторых, наличие укреплений. Такие гомеровские полисы, как Троя в «Илиаде» или город феаков в «Одиссее», уже имеют стены, хотя по их описанию трудно определить, были это настоящие городские стены из камня или кирпича или же всего лишь земляной вал с частоколом. И все же полис гомеровской эпохи едва ли можно признать настоящим городом ввиду того, что основную массу его населения составляют крестьяне-земледельцы и скотоводы, а отнюдь не торговцы и ремесленники. Полис окружают безлюдные поля и горы, среди которых глаз поэта различает лишь одинокие пастушьи хижины да загоны для скота. Как правило, владения отдельной общины не простирались далеко. Чаще всего они были ограничены или небольшой горной долиной, или маленьким островком в водах Эгейского или Ионического моря. «Государственной» границей, отделяющей одну общину от другой, служили обычно море или ближайший горный кряж, господствующий над полисом и его окрестностями. Вся Греция, таким образом, предстаёт перед нами в поэмах Гомера как страна, раздробленная на множество мелких самоуправляющихся округов. В дальнейшем на протяжении многих столетий эта раздробленность оставалась важнейшей отличительной чертой всей политической истории греческих государств. На жителей ближайшего соседнего полиса смотрели в гомеровское время как на врагов. Их можно было безнаказанно грабить, убивать, обращать в рабство. Обычным явлением были ожесточенные распри и пограничныеконфликты между соседними общинами, нередко перераставшие в кровопролитные затяжные войны. Поводом к такой войне могло послужить, например, похищение соседского скота. В «Илиаде» Нестор, царь Пилоса и самый старый из ахейских героев, вспоминает о подвигах, совершенных им в молодые годы. Когда ему не было еще и 20 лет, он напал с небольшим отрядом на соседнюю с Пилосом область Элиду и угнал оттуда огромное стадо мелкого и крупного рогатого скота, а когда через несколько дней элейцы двинулись к Пилосу, Нестор убил их главного богатыря и разогнал все войско.

В общественной жизни гомеровского полиса немалую роль играют все; еще сильные традиции родового строя. Объединения родов — так называемые филы и фратрии — составляют основу всей политической и военной организации общины. По филам и фратриям, строится общинное ополчение во время похода или сражения. По филам и фратриям народ сходится на собрание, когда нужно обсудить какой-нибудь важный вопрос. Человек, не принадлежащий ни к какой фактории, стоит, в понимании Гомера, вне общества. У него нет очагов, т.е. дома и семьи. Его не защищает никакой закон. Поэтому он легко может стать жертвой насилия и произвола. Между отдельными родовыми союзами не было прочной связи. Единственное, что заставляло их держаться друг друга и селиться вместе в стенах полиса,— это необходимость в совместной защите против внешнего врага. В остальном филы и фратрии вели совершенно самостоятельное существование. Община почти не вмешивалась в их внутренние дела. Отдельные роды постоянно враждовали между собой. Широко практиковался варварский обычай кровной мести. Человек, запятнавший себя убийством, должен был бежать в чужую землю, спасаясь от преследотания сородичей убитого. Среди героев поэмы нередко встречаются такие изгнанники, покинувшие отечество из-за кровной мести и нашедшие приют в доме какого-нибудь царя. Так, Патрокл, ближайший друг Ахилла, еще в ранней юности нечаянно убил одного из своих сверстников во время игры в кости. Из-за этого ему пришлось оставить родную Локриду и бежать на север, в Фессалию, где его радушно принял отец Ахилла. Если убийца был достаточно богат, он мог откупиться от родичей убитого, уплатив им пеню скотом или слитками металла. В XVIII песне «Илиады» представлена интересная сцена суда из-за пени за убийство (поэт включает её в число изображений, украшающих щит Ахилла, сделанный богом кузнечного ремесла Гефестом):

Далее много народа толпится на торжище; шумный

Спор там поднялся; спорили два человека о пене,

Мзде за убийство; и клялся один, объявляя народу,

Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.

Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.

Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;

Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские

Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;

Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;

С ними встают, и один за другим свой суд произносят.

В круге пред ними лежат два таланта чистого злата;

Мзда для того, кто из них справедливое право докажет

Отрывки из «Илиады» даются в переводе Гнедича И.И., из «Одиссеи» — в переводе Жуковского В.А.

Как мы видим, общинная власть, которую представляют в этом эпизоде «старцы градские», т.е. старейшины, выступает здесь всего лишь в роли третейского судьи, примирителя тяжущихся сторон, с решением которого они не обязательно должны считаться. В таких условиях при отсутствии сильной централизованной власти, способной подчинить своему авторитету враждующие роды, межродовые распри нередко вырастали в кровавые гражданские усобицы, ставившие общину на грань распада. Такую критическую ситуацию мы видим в заключительной сцена «Одиссеи». Родственники убитых женихов, озлобленные гибелью своих сыновей и братьев, павших от руки Одиссея, устремляются к загородной усадьбе его отца с твердым намерением отомстить за погибших и искоренить всю царскую семью. Обе «партии» с оружием в руках выступают навстречу друг другу. Завязывается сражение. Лишь вмешательство богини Афины, покровительствующей Одиссею, останавливает кровопролитие и заставляет врагов пойти на примирение.