Британика перед употреблением проверял специальный раб, но Нерон обошел и эту помеху.

Послушаем Тацита.

«Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чем не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвожденные каждый на своем месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, все так же полулежа… говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей… Но в чертах Агриппины мелькнули такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на ее старание справиться с ними, что было очевидно, что для нее, как и для сестры Британика Октавии, случившееся было полной неожиданностью; ведь Агриппина отчетливо понимала, что лишается последней опоры, и что это братоубийство – прообраз ожидающей ее участи.

Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британика, ибо все необходимое для его скромно обставленных похорон было предусмотрено и припасено заранее».

«Локуста же за сделанное дело получила и безнаказанность, и богатые поместья, и даже учеников», – уточняет Светоний. Ученики отравительнице будут весьма кстати: механизм убийств, запущенный в сознании Нерона, требовал все новых и новых жертв – и, естественно, ядов для них.

Война между матерью и сыном не закончилась со смертью Британика. Агриппина поняла после этого случая, что сын вырос и стал точным подобием матери. Она начала бояться Нерона, но гнев и обида были сильнее страха. Дочь Германика, как показывает Тацит, действовала по многим направлениям: «она расточала заботу и ласку Октавии, часто устраивала тайные совещания со своими друзьями и с жадностью, превосходившей ее врожденную страсть к стяжательству, где только могла, добывала деньги; она обходительно принимала трибунов и центурионов, окружала почетом уцелевших представителей старой знати, превознося их славные имена и доблесть, как если бы приискивала вождя и привлекала приверженцев».

Ответные удары Нерона оказывались неизменно сильнее: он отнял у матери германцев, приставленных к ней в качестве телохранителей, а затем и вовсе удалил ее из императорского дворца.

Находившуюся в опале Агриппину никто не посещал, «кроме нескольких женщин, побуждаемых к этому, может быть, любовью, а может быть, и ненавистью». Одна из них, Юния Силана, донесла Нерону, что мать скорбит о смерти Британика и замышляет государственный переворот. Нерон, разгоряченный вином, хотел немедленно умертвить мать. «Цезаря удалось удержать от этого шага не раньше, чем Бурр дал ему обещание, что, если подтвердится ее виновность, он распорядится предать ее смерти; но всякому, а тем более матери, должна быть дана возможность представить свои оправдания».

Агриппина явилась во дворец Нерона и в присутствии Афрания Бурра, Аннея Сенеки и нескольких свидетелей из вольноотпущенников заявила, что все обвинения – клевета и козни врагов (чем, собственно, и был донос Юнии Силаны). Нерон сделал вид, что поверил оправданиям матери, были даже наказаны доносчики, но… Нерон понимал и другое: если не поделиться с матерью властью, она погибнет сама и погубит сына, ибо без власти жизнь ее лишится всякого смысла.

Матери и сыну стало тесно на одной планете, они не могли существовать вместе, ибо нуждались в одной вещи, которую делить друг с другом не желали. «Нерон стал избегать встреч с нею наедине» и радовался, когда мать «отправлялась в загородные сады Тускула или Анция». В конце концов, Агриппина стала его тяготить, «где бы она ни находилась».

Принять окончательное решение помогла новая любовница Нерона – Поппея Сабина. Женщина эта была прежде всего удивительна тем, что прекрасно чувствовала себя в жестоком, продажном, полном интриг мире. Хотя чему удивляться: она была ярким порождением эпохи. В том числе и поэтому знаменитая куртизанка заслуживает, чтобы о ней было сказано несколько слов.

«У этой женщины было все, кроме честной души, – пишет Тацит. – Мать ее, почитавшаяся первой красавицей своего времени, передала ей вместе со знатностью и красоту; она располагала средствами, соответствовавшими достоинству ее рода; речь ее была любезной и обходительной, и вообще она не была обойдена природной одаренностью. Под личиной скромности она предавалась разврату. В общественных местах показывалась редко и всегда с полуприкрытым лицом – то ли чтобы не насыщать взоров, то ли, может быть, потому, что это к ней шло. Никогда не щадила она своего доброго имени, одинаково не считаясь ни со своими мужьями, ни со своими любовниками; никогда не подчинялась она ни своему, ни чужому чувству, но где предвиделась выгода, туда и несла свое любострастие».

Отон – муж Поппеи и близкий друг Нерона – в беседах часто восторгался красотой и прочими прелестями собственной жены. На свою беду он возбудил интерес принцепса к Поппее и очень скоро стал лишним в Риме; его назначили наместником Лузитании.

Поппея Сабина – это не безропотная Акте или Агриппина, стремившаяся при случае запрыгнуть в носилки Нерона. Она играла с императором, всегда привыкшим получать желаемое, как кошечка со львом. Она открыто издевалась над влюбленным принцепсом и при этом зорко следила, чтобы он не вышел из-под ее власти.

Описание опасной игры Поппеи Сабины есть у Тацита.

«Поппея пускает в ход лесть и свои чары и, притворившись, будто покорена красотою Нерона и не в силах противиться нахлынувшей на нее страсти, сразу увлекает его; затем, когда любовь захватила его, она стала держать себя с ним надменно и властно и, если он оставлял ее у себя свыше одной или двух ночей, заявляла ему, что она замужняя женщина и не желает расторгнуть брак, плененная образом жизни Отона, с которым никто не может сравниться: у него возвышенная душа и неподражаемое умение держаться с достоинством; в нем она видит все качества прирожденного властителя; а Нерон, опутанный наложницею-рабыней и привычкою к Акте, из этого сожительства по образу и подобию презренных рабов не извлек ничего, кроме грязи и низости».

Страсть Нерона к Поппее «день ото дня становилась все пламенней, а она, не надеясь при жизни Агриппины добиться его развода с Октавией и бракосочетания с нею самой, постоянно преследовала его упреками, а порой и насмешками, называя обездоленным сиротой, покорным чужим велениям и лишенным не только власти, но и свободы действий». Поппея угрожала вернуться к Отону, если Нерон не способен избавиться от влияния матери и доставить ей брачный венец. «Таким и подобным этим речам, подкрепляемым слезами и притворством любовницы, никто не препятствовал, ибо всем хотелось, чтобы могущество Агриппины было подорвано, но никто вместе с тем не предвидел, что ненависть доведет сына до умерщвления матери».

Убивали Агриппину долго. Три раза Нерон пытался ее отравить, «пока не понял, что она заранее принимает противоядие» (это свидетельство Светония).

Найти другой способ убийства матери принцепса оказалось делом нелегким: Нерон хотел, чтобы смерть ее выглядела естественной и не возбудила никаких подозрений.

Тацит пишет:

«Наконец вольноотпущенник Аникет, префект мизенского флота и воспитатель Нерона в годы его отрочества, ненавидевший Агриппину и ненавидимый ею, изложил придуманный им хитроумный замысел. Он заявил, что может устроить на корабле особое приспособление, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о чем не подозревающую Агриппину».

Нерон не только одобрил план, но и принял живейшее участие в его реализации. В марте 59 года он пригласил мать в Байи, где проходили празднества в честь богини Минервы. Предварительно Нерон пустил слух о своем желании примириться с матерью; в послании к ней раскаявшийся сын писал, что «следует терпеливо сносить гнев родителей и подавлять в себе раздражение». Верила или не верила Агриппина, но от предложения принцепса отказаться не могла.

Нерон лично встретил мать на берегу, взял ее за руку, обнял и отвел на свою приморскую виллу… Перед отъездом он пригласил мать на ужин. Ласковость сына, его предупредительность рассеяли страхи Агриппины, но более всего подкупило то, что принцепс поместил мать за столом выше себя. Это Агриппина восприняла не просто как знак внимания; и властолюбивая женщина согласилась подняться на блистающий нарядным убранством корабль, который предложил заботливый сын.

Провожая мать, Нерон «долго, не отрываясь, смотрит ей в глаза и горячо прижимает ее к груди, то ли чтобы сохранить до конца притворство или, быть может, потому, что прощание с обреченной им на смерть матерью тронуло его душу, сколь бы зверской она ни была».

«Но боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали звездную ночь с безмятежно спокойным морем, – сообщает подробности покушения Тацит. – Корабль не успел далеко отойти; вместе с Агриппиною на нем находились только двое из ее приближенных – Креперей Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается отягченная свинцом кровля каюты, которую они занимали. Креперей был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшей кровли. Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем на нем всеобщем смятении очень многие непосвященные в тайный замысел помешали тем, кому было поручено привести его в исполнение.

Тогда гребцам отдается приказ накренить корабль на один бок и таким образом его затопить; но и на этот раз между ними не было необходимого для совместных действий единодушия, и некоторые старались наклонить его в противоположную сторону, так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забивают насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она получила рану в плечо), сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Лукринского озера и была доставлена на свою виллу».

Агриппина, конечно, поняла, по чьей воле «у самого берега не гонимый ветром и не наскочивший на скалы корабль стал разрушаться сверху, словно наземное сооружение». Мужественная и умная дочь Германика решила, что единственное средство избежать нового покушения или, по крайней мере, отсрочить его – это сделать вид, что она ни о чем не догадывается.

Агриппина посылает к Нерону вольноотпущенника Агерина с известием, что судно потерпело кораблекрушение, но «по милости богов и хранимая его счастьем она спаслась от почти неминуемой гибели».

Принцепс находился в большем смятении, чем спасшаяся чудом Агриппина: он-то ожидал вести о смерти матери. Нерон не сомневался, что мать знает имя виновника своих несчастий. «Помертвев от страха, он восклицает, что охваченная жаждою мщения, вооружив ли рабов, возбудив ли против него воинов или воззвав к сенату и народу, она вот-вот прибудет, чтобы вменить ему в вину кораблекрушение, свою рану и убийство друзей: что же тогда поможет ему, если чего-нибудь не придумают Бурр и Сенека».

Да! Нерон обращается к честнейшему главе преторианцев, которого назначила на эту должность Агриппина; обращается к философу-учителю, который мечтал, что его воспитанник будет самым справедливым и гуманным монархом; обращается с просьбой помочь ему стать матереубийцей.

И благородный воин, и гуманист-философ сходятся во мнении, что дело зашло слишком далеко, и, «если не упредить Агриппину, ничто не убережет Нерона от гибели. Наконец Сенека, набравшись решимости, взглянул на Бурра и обратился к нему с вопросом, можно ли отдать приказ воинам умертвить Агриппину. Тот ответил, что преторианцы связаны присягою верности всему дому Цезарей и, помня Германика, не осмелятся поднять руку на его дочь: пусть Аникет выполняет обещанное».

Так морякам поручили исправлять недоделки в работе. Попутно решают обвинить Агерина, посланца Агриппины, в попытке покушения на принцепса; ему подбрасывают под ноги меч, а затем приказывают заключить его в оковы.

«Между тем распространяется весть о несчастном случае с Агриппиной, и всякий, услышав об этом, бежит на берег, – рассказывает Тацит о последнем акте трагедии Агриппины. – Одни подымаются на откосы береговых дамб, другие вскакивают в ближайшие лодки; иные, насколько позволял рост, входят в воду, некоторые протягивают вперед руки; сетованиями, молитвенными возгласами, растерянными вопросами и сбивчивыми ответами оглашается все побережье; стеклась несметная толпа с факелами, и когда стало известно, что Агриппина жива, собравшиеся вознамерились пой-ти к ней с поздравлениями, но при виде появившегося и пригрозившего им воинского отряда рассеялись.

Аникет, расставив вокруг виллы вооруженную стражу, взламывает ворота и, расталкивая встречных рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя; возле него стояло несколько человек, остальных прогнал страх перед ворвавшимися. Покой был слабо освещен – Агриппину, при которой находилась только одна рабыня, все больше и больше охватывает тревога: никто не приходит от сына, не возвращается и Агерин: будь дело благополучно, все шло бы иначе; а теперь – пустынность и тишина, внезапные шумы – предвестия самого худшего.

Когда и рабыня направилась к выходу, Агриппина промолвив: «И ты меня покидаешь», – оглядывается и, увидев Аникета с сопровождавшими его триерархом Геркулеем и флотским центурионом Обаритом, говорит ему, что если он пришел проведать ее, то пусть передаст, что она поправилась; если совершить злодеяние, то она не верит, что такова воля сына: он не отдавал приказа об умерщвлении матери. Убийцы обступают тем временем ее ложе; первым ударил ее палкой по голове триерарх. И когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!» – и тот прикончил ее, нанеся ей множество ран.

Ее тело сожгли той же ночью с выполнением убогих погребальных обрядов; и пока Нерон сохранял верховную власть, над ее останками не был насыпан могильный холм, и место погребения оставалось неогражденным. В дальнейшем попечением ее домочадцев ей была сооружена скромная гробница близ Мизенской дороги и виллы диктатора Цезаря…»

«Но лишь по свершении этого злодеяния Цезарь постиг всю его непомерность, – уверяет нас Тацит. – Неподвижный и погруженный в молчание, а чаще мечущийся от страха и наполовину безумный, он провел остаток ночи, ожидая, что рассвет принесет ему гибель».

То были не муки совести, но страх наказания за одно из самых тяжких в Риме преступлений – матереубийство. Однако наступившее утро не принесло Нерону ничего ужасного. Наоборот, явившиеся к нему по наущению Бурра центурионы и трибуны, поздравляли принцепса «с избавлением от неожиданной опасности, с раскрытием преступного умысла матери». Оказывается, за ночь Сенека придумал историю, объясняющую смерть Агриппины, и даже написал для Нерона речь по этому поводу. Согласно фантазиям философа, Агриппина пыталась убить сына и подослала вольноотпущенника Агерина; тот был застигнут с мечом в руке при попытке совершить убийство. Агерин во всем признался, и Агриппина, «якобы осужденная собственной совестью за покушение на злодеяние… сама себя предала смерти».

По сообщению Светония, Нерон «не раз признавался, что его преследует образ матери и бичующие Фурии с горящими факелами». Угрызения совести? Нет, скорее всего, сумасшествие – чем и будут годы правления Нерона после гибели матери. Тацит сообщает: «Он торжественно поднялся на Капитолий, возблагодарил богов и вслед за тем безудержно предался всем заложенным в нем страстям, которые до этой поры если не подавляло, то до известной степени сдерживало уважение к матери, каково бы оно ни было».

В 62 году поменялось окружение Нерона. Не стало Афрания Бурра: неясно – умер он сам либо был отравлен. Поскольку император больше не намеревался править по законам совести и общественной пользы, отпала всякая нужда и в Сенеке. Сначала философа изгоняют из Палатинского дворца, а затем воспитанник посылает учителю повеление расстаться с жизнью.

Вместо Бурра преторианские когорты возглавил Софоний Тигеллин, «привлекший Нерона своим общеизвестным распутством». Он и стал помощником принцепса во многих преступлениях, где требовались особый цинизм и равнодушие к человеческим страданиям.

Одно из преступлений поражает своим кощунством и кажется ужаснее матереубийства, потому что совершено против невинного человека, долгие годы терпевшего издевательства Нерона. Речь идет о жене принцепса – Октавии, которая после смерти Агриппины стала последним препятствием для властолюбивой Поппеи Сабины.

Нерон, «увидев, что все его преступления принимаются как выдающиеся деяния… изгоняет Октавию, объявив, что она бесплодна, и тотчас же сочетается браком с Поппеей». Новой жене мало удалить Октавию – она желает ее уничтожить.

Поппея принуждает одного из слуг Октавии, как пишет Тацит, «обвинить ее в прелюбодейной связи с рабом. И измышляется, что с нею сожительствовал раб по имени Эвкер, родом александриец, искусный флейтист. По этому делу подвергались допросам рабыни, и некоторые из них были настолько истерзаны пыткой, что подтвердили подлый навет; большинство, однако, отстаивало безупречность целомудрия своей госпожи, и одна из них заявила требовавшему от нее лживого показания Тигеллину, что женские органы Октавии чище, чем его рот.

И все-таки Октавию под предлогом развода сначала удаляют из императорского дворца, отдав ей во владение дом Бурра, поместья Плавта – дары, не сулившие ничего хорошего, – а затем высылают в Кампанию, где держат под стражей. Ее судьба вызывает частые и откровенные сетования в народе, который менее осторожен и которому по причине ничтожества его положения угрожает меньше опасностей».

Среди римлян распространился слух, что Нерон раскаялся в своем поступке и снова признал Октавию своей супругой. Возник стихийный бунт, доставивший немало неприятных минут Нерону и Поппее.

«И вот ликующие римляне поднимаются на Капитолий и наконец снова обращают к богам благодарственные молитвы, – повествует Тацит. – Повергнув статуи Поппеи, они приносят на плечах изображения Октавии, осыпают их цветами, устанавливают на форуме и в храмах. Затем толпа направляется воздать хвалу принцепсу». Так как Нерон не собирался возвращать Октавию, то послал на толпы римлян преторианцев с плетями и оружием.

Народ разогнали, статуи Поппеи вернули на прежние места, но спокойствие в сердце Поппеи вернуть не могли. «Она, всегда неистовая в гневе, а на этот раз и объятая страхом, как бы толпа не предалась еще большим бесчинствам, и народные волнения не произвели перемены в Нероне, припадает к его коленям» и просит ее защитить. На языке коварной куртизанки «защитить» – значит убить Октавию.

Одно дело развестись с женой, совсем другое – убить дочь императора Клавдия. Здесь повод должен быть более значительный, чем придуманное наспех прелюбодеяние с рабом. Опять на помощь пришел убийца Агриппины – Аникет, стоявший во главе Мизенского флота. Теперь несчастную Октавию обвиняют в прелюбодеянии и попытке государственного переворота: она, «дабы располагать флотом, соблазнила его префекта».

Октавию заключают на острове Пандатерии – своеобразной тюрьме для женщин из самого высшего римского общества.

Послушаем рассказ Тацита.

«Ни одна изгнанница не вызывала большего сострадания у тех, которые еще помнили, как Тиберием была сослана Агриппина, еще свежее в памяти была судьба Юлии, сосланной Клавдием. Но и та и другая подверглись изгнанию, достигнув зрелого возраста: они обе испытали радости жизни, и безотрадное настоящее облегчалось для них воспоминанием о былой, лучшей, доле. А для Октавии день свадьбы сразу же стал как бы днем ее похорон: она вступила в супружество, не принесшее ей ничего, кроме скорби: посредством яда у нее был отнят отец, а вскоре после того и брат; затем над госпожою взяла верх рабыня; потом Нерон, вступив в брак с Поппеей, тем самым обрек свою прежнюю жену гибели, и, наконец, – последнее обвинение, которое тягостней самой гибели.

Так в окружении центурионов и воинов томилась еще не достигшая двадцатилетнего возраста молодая женщина, уже, как предвещали ее несчастья, исторгнутая из жизни, но еще не нашедшая даруемого смертью успокоения. Прошло немного дней, и ей объявляют, что она должна умереть… Ее связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена еще более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее».

Еще одного знакомого нам человека Нерон умертвил ядом в том же 62 году – это был Паллант, бывший главный финансист империи и любовник Агриппины.

Месть за кровь Октавии к Поппее Сабине пришла от собственного мужа Нерона. «На Поппее, – пишет Светоний, – он женился через двенадцать дней после развода с Октавией и любил ее безмерно; но и ее он убил, ударив ногой, больную и беременную, когда слишком поздно вернулся со скачек, а она его встретила упреками».

От Поппеи у Нерона родилась дочь Клавдия Августа, но она умерла еще в младенчестве. Светоний сообщает, что «пасынка своего Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел его рабам во время рыбной ловли утопить в море, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя полководцем и императором».

После Поппеи Нерон женился на Статилии Мессалине: «чтобы получить ее в жены, он убил ее мужа Аттика Вестина, когда тот был консулом» (Светоний). Но женами Нерон не ограничивался, свидетельства чему есть у Светония.

«Мало того что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Актой он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода. Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданым и с факелами, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой…

А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него – Спор, крича и вопя, как насилуемая девушка».

Сексуальные фантазии Нерона были детскими шалостями в сравнении с его основным увлечением: больше всего на свете он любил убивать. Безумец уничтожил всех своих родственников, опасаясь соперничества за трон. Светоний сообщает: «Вольноотпущенников, богатых и дряхлых, которые были когда-то помощниками и советниками при его усыновлении и воцарении, он извел отравою, поданной в пище или в питье.

С неменьшей свирепостью расправлялся он и с людьми чужими и посторонними».

Пресытившись одиночными смертями, Нерон придумал коллективное бедствие для Рима, «самое страшное и беспощадное изо всех, какие довелось претерпеть этому городу от неистовства пламени» (Тацит). «Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать» (Светоний).

«Шесть дней и семь ночей, – рассказывает Светоний, – свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, а потом – пунических и галльских войн, горело все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел „Крушение Трои“».

Пожар 64 года уничтожил большую часть города. «Из четырнадцати концов, на которые делится Рим, четыре остались нетронутыми, три были разрушены до основания; в прочих семи сохранились лишь ничтожные остатки обвалившихся и полусожженных строений», – констатирует Тацит.

Как и подозревали, пожар был нужен Нерону, чтобы освободить территорию для строительства нового города, который должен был прославить имя императора.

Грандиозные проекты Нерона требовали много денег, а «между тем денежные поборы опустошили Италию, разорили провинции… Добыча была взята и с богов, ибо храмы в Риме были ограблены и у них отобрали золото, которое во все времена жертвовал им римский народ, празднуя триумфы, и по обету, в дни благоденствия и в страхе перед опасностями» (Тацит). В Греции и Азии из храмов изымались не только дары, но и статуи богов.

Тем временем по империи настойчиво ползут слухи, что именно Нерон приказал сжечь Рим; вот тут испугался принцепс, не имевший страха перед бессмертными богами. Необходимо было срочно найти виновных: ими Нерон объявил людей, поклонявшихся новому богу.

Тацит первый среди латинских авторов упоминает о христианах, причем его отношение к новой религии ярко негативное, и лишь зверства Нерона вызывают сочувствие Тацита к исповедовавшим ее людям.

«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть, и кого толпа называла христианами, – пишет язычник Тацит. – Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев.

Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны собаками, распинали на крестах, или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады… И, хотя на христианах лежала вина и они заслужили самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребляют не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».

Гонения на христиан подтверждаются церковным историком Евсевием Кесарийским (около 264 года – 340 год):

«Когда власть Нерона окрепла, он устремился к делам нечестивым и восстал на веру в Бога Вседержителя. Писать о всех мерзостях, на которые он был способен, не наша задача, да и многие оставили очень подробные рассказы о нем; кому любопытно, может ознакомиться с грубостью и безумием этого нелепого человека, безрассудно погубившего тьму людей, не щадившего по своей кровожадности ни родных, ни друзей: он погубил мать, братьев и жену, словно злейших своих врагов, предав их различной смерти. Недоставало ему одного: стать первым императором – гонителем веры в Бога…

Итак, этот первый среди властителей богоборец горделиво поднял руку на апостолов. Рассказывают, что Павел при нем был обезглавлен в самом Риме, а Петр распят…»

Нерон вошел во вкус убийств и не собирался останавливаться на достигнутом. После раскрытия заговора Пизона он «казнил уже без меры и разбора кого угодно и за что угодно». В планах этого чудовища было уничтожение всего сенаторского сословия. И тогда римляне перестали давать себя убивать; они устали от этого монстра, извергающего потоки крови, едва коснувшись взглядом или мыслью живого существа.

В 68 году против Нерона восстали проконсулы Галлии и Испании. Вот когда Нерон испытал настоящий страх! Всемогущий принцепс теперь лихорадочно путался в планах, единственная цель которых – спасти свою жизнь. «Дальнейшие размышления отложил он на следующий день, – пишет Светоний. – Но среди ночи, проснувшись, он увидел, что телохранители покинули его. Вскочив с постели, он послал за друзьями, и ни от кого не получив ответа, сам пошел к их покоям. Все двери были заперты, никто не отвечал; он вернулся в спальню – оттуда разбежались и слуги, унеся даже простыни, похитив и ларчик с ядом. Он бросился искать гладиатора Спикула или любого другого опытного убийцу, чтобы от его руки принять смерть, – но никого не нашел».

Нерон, «ненавидимый всем римским миром, всеми и был покинут, а сенат объявил его врагом отечества. И когда искали его, дабы казнить (а казнь была такова, что должен быть проведен голым перед народом с колодкой на шее, затем засечен насмерть розгами и сброшен со скалы), то бежал он с Палатина в пригород Рима…» – сообщает Евтропий.

Аврелий Виктор описывает конец ничтожной жизни Нерона так:

«Он, всеми оставленный, в сопровождении лишь (рабов и отпущенников) Фаона, Эпафродита, Неофита и скопца Спора, которого он, оскопив, пытался превратить в женщину, среди ночи покинул город и сам заколол себя мечом, однако дрожащую его руку подтолкнул тот же названный выше оскверненный им скопец, так как до этого не нашлось никого, кто согласился бы его заколоть. При этом он воскликнул:

– Неужели у меня нет ни друга, ни недруга?! Я позорно жил, умру еще позорнее!

Он погиб на тридцать втором году жизни».

Безумец на троне погубил не только себя, но и всю династию Юлиев – Клавдиев. Столь велики были его преступления, что после него не осталось никаких потомков. Сам же Нерон и уничтожил последних представителей столетнего дома римских императоров, которые скромно себя именовали принцепсами – первыми среди равных.

Источник: Левицкий Г. В плену страстей. Женщины в истории Рима, Изд-во НЦ ЭНАС, 2009, 320 с.