Внутреннее устройство Персидского царства при Ахеменидах (часть 2)
Иранцы и индусы представляют яркий пример того, как два народа, находясь в тесном родстве, под влиянием географических и исторических условий могут стать не только непохожими, но даже противоположными друг другу. Обширный Иран, с бедной природой, неблагодарной почвой, неприветливым климатом, открытый с севера вторжениям диких орд, а с запада примыкающий к культурным и завоевательным державам, не мог воспитать поэтов, аскетов и мечтателей, ушедших от исторической жизни, — он стал родиной неутомимых работников, трезвых борцов за существование и культурные блага, бдительных воинов и исторических деятелей, сплоченных и последовательных. Такими мы видим иранцев в истории — такими они были и в религии, и можно сказать, их религия как нельзя больше соответствовала природе их отечества, и сохранила это соответствие, даже будучи реформирована, и тем самым объявлена доступной для всех людей, без различия наций, и как «религия откровения», обрела черты религии универсальной. Сравнивая национальные черты индусов и древних персов, трудно верить, что эти два народа — близкие родственники, говорившие в древности на одном языке и жившие вместе. Точно так же сравнение их религий поражает, до какой степени самостоятельный путь развития при различных внешних условиях может привести к диаметрально противоположным результатам. Родство первобытной религии Ирана и религии Вед не подлежит сомнению. И там и здесь мы встречаем аналогичные и сходные мифы о борьбе бога неба с драконами мрака, и там и здесь были духи добра и зла, боги небесных светил и понятие о высшем мировом порядке (рта в Индии, аша в Иране), и там и здесь был культ огня и приобщение напитку бессмертия из сока опьяняющего растения — сома в Индии, хаома у иранцев, и там и здесь во главе мира стояло семь высших духов. Но все это получило у двух народов различный, а то и противоположный характер. Индийский бог ветра, победитель Вритры, Индра Вритрахан, в Иране раздвоился: Индра попал в число демонов мрака, а его место занял Беретрагна. Индийские духи добра «дэвы» стали в Иране чертями, а наоборот — индийские демоны «асуры» в Иране почитаются как Ахуры, боги. Рядом с ними появляются баги (отсюда слово «Бог») и полубоги — язаты (греч. άγιος). Почитание хаомы не приняло в Иране таких чрезмерных форм, как в Индии, и не занимает такого центрального места; огонь в Индии — агни, в Иране — атар; характер культа различен, и в Иране огонь — сам по себе предмет культа, как великий очиститель. Предписания ритуальной чистоты играют в Иране намного большую роль, чем в Индии, равно как и практический культурный характер благочестия, резко выделяющий эту религию из ряда всех прочих. Из семерки богов, с Варуной во главе, возник Ахурамазда (премудрый господь) и шесть Амеша-Спента («бессмертных святых»), которые первоначально, вероятно, были божествами природы, а впоследствии стали чистыми абстракциями и олицетворениями свойств верховного существа. Наряду с Ахурамаздой сохранил высокое положение древний общеарийский бог солнца Митра, в Индии, наоборот, не играющий особенно видной роли. Наконец, вся религия в Иране получила характер строго этического и практического дуализма еще, вероятно, до реформы Зороастра. В индийской мифологии и религии можно встретить лишь намеки на это в борьбе Индры с демоном Вритрой. В своей судьбе религии двух народов диаметрально противоположны. Индийский реформатор Будда пришел к Нирване, Зороастр вменил в обязанность и добродетельную жизнь, и служение культуре. Буддизм вступил на универсальный путь и на неблагодарной почве Тибета, Китая и Сибири выродился в грубое идолопоклонство и суеверие. Зороастризм, после успешной кратковременной пропаганды в культурных странах (Митра) и катастрофы у себя дома, сделался религией нескольких десятков тысяч оставшихся верными ему иранцев и очистился до степени чистого монотеизма. Плутарх, отчасти со слов Феопомпа, изучавшего по приказанию Александра Великого персидские религиозные книги, отчасти, может быть, и по другим источникам, говорит следующее о космогонии персов («Об Исиде и Осирисе»): «Они повествуют много баснословного о богах, между прочим, следующее: Оромаз, происшедший от чистейшего света, и Ариманий — от мрака, борются между собой. Первый создал шесть богов: первого — благоволения, второго — правды, третьего — благозакония, и остальных — премудрости, богатства и творца наслаждения прекрасным, а второй — равное число богов противоположного характера. Затем Оромаз, трижды увеличив себя, настолько отдалился от Солнца, насколько оно отстоит от Земли, и украсил небо звездами. Одну из звезд он поставил стражем и наблюдателем Сириуса. Затем он создал четырех богов и заключил их в яйцо. Ариманий создал столько же богов, которые разбили яйцо и открыли его, почему и смешано добро со злом. Наступит время определенное, в которое Ариманию необходимо будет погибнуть и исчезнуть от мора и голода, которые он сам причиняет, а людям сделаться блаженными и единоязычными, при одной жизни и одинаковом устройстве на земле, которая станет гладкой и ровной. Феопомп же говорит, что, по учению магов, в течение трех тысяч лет они борются и взаимно уничтожают дела друг друга. В конце концов Аид побеждается, и люди делаются блаженными, не нуждаясь в еде, не бросая тени. Бог же, устроивший это, празднует и отдыхает в продолжение времени, незначительного для бога, соразмерно сну человека». Об этих трехтысячелетних периодах говорит и поздний Бундахиш, прибавляя также, что Ахурамазда создал мир во второй период, в шесть времен: небо, воду, землю, растения, зверей, человека; что в третий период после победы над Ариманом, уничтожившим дело творения, наступает золотой век в царствование древнего Йимы, спасшего в особой ограде людей от всемирной зимы, может быть, соответствующей всемирному потопу в других космогониях. Об этом упоминается и в Авесте, в форме, приводящей Йиму в соотношение с Зороастром. Последний выступает в четвертом периоде, принося свое учение. Затем каждую тысячу лет должен появляться новый пророк, а затем — Мессия. В конце света будет воскресение мертвых. Ариман терпит поражение, происходит пожар, очищающий мир и уничтожающий грех. Из этого видно, что в основе Бундахиша лежит древнее зерно, но насколько оно развито, нам неизвестно, и отсутствие многих из этих элементов в Авесте само по себе доказывает мало, так как Авеста главным образом книга ритуальная и не заботится о полноте повествовательного материала, эсхатологическая же часть ее потеряна. Несомненно, что во время Плутарха (I в. н. э.) учение о шести Амеша-Спента существовало во всей его духовности и отвлеченности; эпитеты, прилагаемые к ним, соответствуют представлениям Авесты, и это заставляет отнестись отрицательно к теории Дармстетера о влиянии на них философии Филона и неоплатонизма. Таким образом, история человечества — это смена мировых периодов добра и зла, преобладаний двух, взаимно уничтожающих сил. Учение о мировых периодах и зонах встречается и у других народов, но дуализм Ормузда и Аримана чисто иранский: сказание о шестичасном мироздании и катастрофе, подобной потопу, может, если угодно, напоминать Вавилон, но оно настолько приспособлено к иранским условиям, что приняло вполне местный характер. На Вавилон указывает, по-видимому, еще один иранский миф, также относящийся к области дуализма и упоминаемый в древнейших частях Авесты: борьба Огня или Сириуса с драконом Аши-Дахакой из-за озера Вонракаш, космического резервуара всех вод. Аши-Дахака представляется как сын Аримана, его противники — посланниками Ормузда. Аши-Дахака царствует в Вавилоне. На стенах дворцов Ахеменидов встречается изображение царя, борющегося с драконообразным чудовищем, напоминающее вавилонские изображения этого рода и, вероятно, имеющее в виду этот миф. Широко распространившийся культ, несомненно, семитического или вообще западного происхождения, часто встречавшийся при Ахеменидах и позднее, это культ богини плодородия Ардвисуры Анахиты, полностью соответствовавшей Иштар, Астарте, Афродите и т. п. и имевшей тот же характер. Особенно он был распространен в Каппадокии и Армении. Это чуждый член иранской религии. О заимствовании его у семитов определенно говорит Геродот (I, 131). Тем не менее. Артаксеркс II в своих надписях говорит, что он поступал «по воле Ахурамазды, Анахиты и Митры», и просит милости этих трех божеств вместе. По Беросу, именно Артаксеркс и был распространителем этого культа. Уже это доказывает, что религия Ахеменидов не была монотеистической, каковым является зороастризм парсов в настоящее время. Даже Дарий I, столь торжественно исповедующий величие Ахурамазды в Бехистунской надписи, в одной из персепольских надписей говорит: «Да поможет мне Ахурамазда вместе со всеми божествами, да защитит он страну от злых полчищ, неурожая и лжи. Об этом молюсь я Ахурамазде и всем божествам; сие да подаст мне Ахурамазда вместе со всеми божествами». В другом месте он говорит «о других божествах, сколько их есть». Об отношении Кира, Камбиса и того же Дария и Ксеркса к вавилонским, египетским и греческим божествам мы уже имели неоднократно случай говорить. Они делали больше, чем позволительно для последователя реформированной религии, идущего на компромиссы из государственных соображений; терпимость, чтобы не сказать больше, Ахеменидов находится в резком контрасте с фанатизмом Сасанидов и многих мусульманских правителей. Возникает большое сомнение в том, что Авеста и зороастризм в это время добились полного господства в империи и жизни. Остается признать, что Авеста в это время уже существовала, равно как и предания о Зороастре — имя его упоминается впервые в диалоге Платона «Алкивиад», где говорится, что царевичи воспитывались в магизме Зороастра, последователя Ормузда. Существовало также дуалистическое направление религии с нравственным оттенком, но все это пока выходило из недр богословской школы, вероятно, из Восточного Ирана, чтобы мало-помалу сделаться господствующей религией огромного государства, подчиняющего себе культурные страны и входящего в соприкосновение с самыми разнообразными племенами и религиями. Момент был весьма неблагоприятен для последовательного развития в одном определенном направлении. О культе времен Ахеменидов мы располагаем драгоценными сведениями, записанными Геродотом и частью получаемыми из памятников. На гробнице Дария царь изобразил себя в молитвенной позе перед священным огнем; в Накши-Рустаме и частью в Пасаргадах сохранилось по паре алтарей для него; Геродот утверждает, что персы приносили жертвы и другим стихиям, а также солнцу и луне. Это не противоречит Авесте — мы знаем, что стихии считались священными и что культ светил упоминается уже в древнейших Гатах, но все-таки для Геродота культ огня не является центральным. Равным образом не вполне точно его утверждение, что у персов не было храмов и жертвенников, — вероятно, он имеет в виду храмы, подобные греческим и вообще западным. Дарий в своей надписи упоминает «места поклонения». Зевс, которому приносят жертву на высоких горах, конечно — Ахурамазда; интересно, что скала, на которой начертана надпись Дария, носит имя «Бахистан» — Божье место. Постоянное подчеркивание любви персов к правде, встречающееся у многих классических писателей и находящее себе подтверждение в надписях, весьма характерно для религии Зороастра, равно как и заботы о земледелии и трудолюбии и ритуальные предписания о физической чистоте, об истреблении вредных, или отвратительных, или вообще ритуально-нечистых животных, засвидетельствованные начиная с Геродота (I, 138—140). Уже Геродот знает сохранившийся до наших дней обычай выбрасывать трупы на съедение хищным птицам и собакам, но считает его обязательным для магов — прочие персы хоронили еще в земле, обмазав труп воском. Однако цари династии Ахеменидов строят себе гробницы в скалах, следуя еще древнеиранским обычаям, еще долго державшимся на юге, например, в Арахозии. Зороастризм уже в эпоху Ахеменидов был силой, но еще не столь могущественной, чтобы всецело поглотить все существо перса, проникнуть во все стороны и духовной, и государственной жизни и предохранить своих последователей от влияния иноземных культов, особенно в эпоху эллинизма. Авеста, будучи во многих своих частях несомненно древнего происхождения, дошла до нас записанной в позднее время. Поэтому памятниками персидской литературы, дошедшими непосредственно из эпохи Ахеменидов, за потерей нередко упоминаемых в Библии и у классиков царских летописей, остаются и, вероятно, навсегда останутся их клинописные надписи. Клинописная форма знаков, независимо от их происхождения, равно как и сама идея ставить надписи, является доказательством могущественного влияния вавилонской, а может быть, и эламской культуры. Содержание надписей нам известно. Что касается литературной формы, то она также красноречиво говорит о рассудочности и прозаичности персидского народа. Текст прост, ясен и обстоятельно излагает дело, но совершенно лишен украшений и поэтических мест, столь обильных, нередко к ущербу для ясности и содержательности, в египетских и вавилонских, даже ассирийских надписях. Литературного значения эти тексты почти не имеют; это официальные бумаги; места, которым придавалось наибольшее значение, подчеркивались не средствами стиля, а утомительными повторениями, которые и без того попадаются на каждом шагу. Какая разница в литературном отношении между текстами, оставленными теми же Ахеменидами на других языках — Киром в Вавилоне, Дарием в Египте! Но историку эти надписи дают весьма много и стоят больше витиеватых текстов египетских фараонов. Дают они много и лингвисту, во-первых, представляя современный памятник древнеперсидского языка, который, до знакомства с ними, был известен только по нескольким словам, сохраненным греками, и по собственным именам, во-вторых, давая указания даже на историю этого языка, так как надписи более поздние обнаруживают такую безграмотность, которая способна убедить в том, что язык уже был в это время мертвым. Что касается Авесты, то она с литературной стороны производит почти такое же впечатление. «Язык Авесты вообще отличается простотой и безыскусностью. Легенды, молитвы, гимны, содержащиеся в ней, по сущности их, можно было бы сравнить со священными песнями древней Индии, но с точки зрения литературной они совсем не похожи на последние. Напрасно было бы искать той живости воображения, того блеска поэтических картин, того величественного языка, которые характеризуют Ригведу. Автор «Вендидада», «Виспереда», «Ясны» не был поэтом... Он был жрецом, писавшим для потребностей культа, или реформатором, излагавшим основные мысли нового закона. Кроме того, составители этих текстов, желая быть ясными, определенными и точными, не удерживаются от длинных исчислений и повторений, которыми так изобилует Авеста», — такое свое мнение академик К.Г. Залеман ограничивает в пользу Гат и отчасти гимнов Яшт. «Вполне доказано, что некоторые из эпических мотивов, встречающиеся в «Шахнаме» Фирдоуси, относятся к глубокой древности и были известны уже древнегреческим писателям, особенно Ктесию». Академик В.В. Бартольд, которому принадлежат эти слова, указывает на то, что из-за недостаточной письменной истории период эпического творчества был в Иране продолжителен и встречал большое внимание со стороны образованного сословия. Он говорит: «Литературная обработка эпоса закончилась созданием эпопеи, какой нет ни у одного народа». Начиная с эпохи Ахеменидов эпическое творчество сосредоточивалось в восточной части Ирана, что заметно уже по передаче у Ктесия сказаний о Кире, его сыновьях, царице саков Заринее и индийском царевиче Стриангее. У современника Александра, Харета Митиленского, передается рассказ о братьях Гуштаспе и Зарире, впоследствии вошедший в «Шахнаме», о женитьбе одного из них на дочери чужого царя, увидевшей его во сне. Таким образом, при Ахеменидах части иранского эпоса уже сформировались. Искусство Ахеменидов не было эклектическим заимствованием из Вавилона, Ниневии, Экбатан и Суз. Художники, окружавшие Кира, Дария и Ксеркса, развивали и местные элементы, перерабатывали и совершенствовали западные, искусно привлекая и египетские; кроме того, возможно, что работавшие у них и греческие мастера (например, упоминаемый у Плиния Телефан Фокейский) сумели придать произведениям, особенно скульптурным, то изящество и легкость, каких не имели памятники восточных народов. У Ассирии и через нее у Малой Азии это искусство заимствовало сооружение дворцов на эспланадах, украшение их барельефами, помещаемыми в виде облицовки лестниц и нижней части стен. Отсюда идут крылатые колоссальные фигуры у входов, барельефы, представляющие борьбу бога (или царя) с чудовищами мрака, изображение Ахурамазды в виде крылатой фигуры. Сюжеты барельефов: процессии с данью, царская гвардия — также, до известной степени, напоминают Ассирию, равно как и многие детали, и технические приемы. Столь знаменитые персидские эмалированные фигуры, представляющие в Сузах ряды царской гвардии и фризы львов, также находятся в связи с вавилонскими, а может быть, и эламскими художественными школами. Царские гробницы в более древнее время в башнях, потом в скалах, различные детали архитектуры (особенно карниз) и, самое главное, тронная зала («Ападана»), являющаяся наиболее типичным и величественным произведением древнеперсидского искусства, заимствованы из Египта. Эти залы, найденные в Персеполе (Дария и Ксеркса — знаменитые залы в 100 колонн) и Сузах (зал Артаксеркса II, впрочем, восходящий к тому же Дарию, о чем сам Артаксеркс II говорит в своей надписи), может быть, стояли на эспланадах и представляли обширные площади, покрытые лесом колонн; частью они были открыты, частью имели стены, украшенные барельефами. Главной частью их была знаменитая ахеменидовская колонна с колоколообразной базой, орнаментированной в вертикальном направлении листьями, и капителью в виде идущих в разные стороны передних частей двух быков или фантастических единорогов, помещенных частью непосредственно на канеллированном столбе, частью на промежуточной части колонны из завитков. Ахеменидовская колонна самая высокая и тонкая в древнем искусстве, в ней отношение диаметра к высоте 1:12 (в ионийской колонне соотношение было 1:7 или 9,5); она первоначально была деревянной; ее происхождение — туземное иранское, равно как и ее различные орнаментальные элементы находят себе предшественников в древнем Иране и аналогии в Малой Азии; хеттам искусство Персии обязано и развитием того же битхилани, уже в свое время заимствованного ассирийскими царями, через Ассирию проникшего в Иран. Открытые Ападаны, занимавшие пространство в пять—семь тысяч квадратных метров и расположенные на высоких эспланадах с далеким видом, были наилучшим выражением идеи всемирного величия царя, сидящего на троне на виду у всех подданных, в великолепном, невиданном дотоле сооружении, и созерцающего все свои страны. Недаром Ксеркс назвал персепольские пропилеи «Висадахью» — «назначенными для всех народов», «всемирными». На стенах и на лестницах все говорило о том же: шествия царедворцев и гвардейцев к трону, представители всех народов, изображенные в национальных одеждах и с национальными чертами, несут туда же разнообразную дань или поддерживают высокий трон своего повелителя. Последний изображается под заимствованным из Египта иероглифом неба, с опахалыциком и оруженосцами за троном, иногда под зонтиком, как на ассирийских барельефах. Образ Ахурамазды неизменно парит над ним. Надо признать, что искусство Ахеменидов с успехом выполнило свою задачу. Наиболее блестящее развитие его приходится на время Дария I и Ксеркса, когда создавались памятники Персеполя; предшествующими стадиями являются Кировы Пасаргады с высокой гробницей, эламскими воспоминаниями — более примитивной формы Ападаны с хеттскими ортосттами. Далее следует бехистунский рельеф, а также рустамские гробницы. Несомненный упадок обнаруживают рельефы дворца Артаксеркса III в Персеполе. Мы рассмотрели все доступные нашему изучению стороны жизни и культуры народа Ахеменидов и их государства. Мы видели, что оно было последним словом древневосточной государственности и отчасти религии. Всем известные слабость и распад Персии, однако, не помешали ей, накануне краха, вызванного совершенно исключительными условиями, снова войти в пределы своего наибольшего распространения и предписывать законы миру; азиатское варварство не помешало многим грекам смотреть с уважением на персидские порядки. Вообще это интересное историческое явление представляет еще много загадочного, как и вообще необычайные судьбы персидского народа. Весьма интересно и то обстоятельство, что Ахемениды, постоянно пользуясь культурными и военными услугами греков, будучи не раз разбиты ими в войнах, все-таки смотрели сверху вниз на этих «ионийцев материка и моря», как на мелких политиканов. Они не были филэллинами, в противоположность саисским фараонам, лидийцам и своим преемникам, парфянским Аршакидам. Источник: 1. Тураев Б. История Древнего Востока; Мн.: Харвест, 2002 | |
|
| |
| Просмотров: 1423 | |
| Всего комментариев: 0 | |